Читать книгу - "Саблями крещенные - Богдан Сушинский"

Когда Шевалье добрался до лагеря, его встретили с таким удивлением, словно он вернулся с того света. Полковник Голембский и остальные офицеры уже знали, что ночью в село проникло несколько десятков гайдуков и что теперь оно по существу занято ими, хотя повстанцы пока не вступают ни в какие стычки с драгунами, прячутся по дворам и ждут подхода основного отряда.

— Так почему же мы не атакуем их?! — удивился Шевалье.

— Потому что они только и ждут, чтобы мы разбросали свои подразделения по улицам и усадьбам этого огромного селения. Вот тогда их основной отряд, который находится в лесу, сразу же за селом, и ударит по нас, вместе с теми, кто уже засел по усадьбам и провоцирует крестьян на восстание. А ведь почти каждый дом нам придется брать штурмом, идти с саблями на косы и вилы, не используя орудий. Вы-то куда исчезли?

Шевалье уже понял, что, отведя его к Христине, конюший никому не сказал об этом. И смысл его молчания был теперь понятен странствующему летописцу. Этот украинец уводил его на гибель. Оставалось только выяснить, почему слуга подстаросты избрал своей жертвой именно его. Впрочем, Шевалье подозревал, что здесь его ждет разочарование — просто он попался под руку, как единственный, кто не пожелал оставаться в усадьбе Зульского, да к тому же попросил помочь ему с ночлегом.

— Эту ночь я провел в деревне.

— У вдовы-молодки, конечно? — Полковник был полусонным и все еще полупьяным. В таком состоянии он смотрел на мир глазами варвара: все в нем подлежало уничтожению и уничижению.

— Абсолютно правы.

— Сожалею, что не последовал вашему примеру.

— Я тоже сожалею об этом…

Голембский тут же заподозрил в его солидарности какой-то подвох, взгляд его сделался настороженным, однако понять истинный смысл безобидно-заумной реплики француза так и не сумел. Да и не было времени. Пока они изъяснялись, стоя у ворот усадьбы, к повозочной крепости подскакал один из драгунов, посланных полковником в разведку.

— Повстанцы уже рядом! Они движутся не через село, а по лесу, — указал он острием сабли на чернеющую позади дома Зульского — в каких-нибудь двухстах шагах от повозок — опушку. — Наверное, готовятся ударить с двух сторон.

— Именно там мы их и встретим, — мужественно улыбнулся полковник и приказал перебросить на «лесной фланг» еще два фальконета. А на колокольню церкви, в подкрепление солдатам, создавшим небольшой лагерь возле храма, направил десяток солдат с ружьями и татарскими луками. Эта десятка, сменяя друг друга, должна расстреливать нападающих с поднебесной высоты под перезвон колоколов. К ним и присоединился Шевалье, выпросив у обозников лук и колчан со стрелами. Хорунжий, командовавший гарнизоном церкви, знал, что Шевалье неплохой лучник, и охотно принял его в свой гарнизон.

Однако сам странствующий летописец решил, что участие в бою примет лишь в том случае, если гайдуки будут штурмовать церковь, то есть когда нужно будет защищать свою собственную жизнь. Колокольня же понадобилась ему для того, чтобы хоть один раз в жизни увидеть поле сражения как бы с высоты птичьего полета.

Пробегая вместе с отделением мушкетеров-лучников мимо дворовых построек усадьбы Зульского, он лицом к лицу столкнулся с конюшим Орестом. Тот застыл перед ним с таким видом, словно рядом опустился с небес архангел Михаил.

— Я не должен был появляться здесь живым, понимаю, — ухватил его за грудки Шевалье. — Многих ты отправил туда, к этой подольской фурии ^[16] на погибель?

Орест ничего не ответил. Но Шевалье обратил внимание, как вдруг ожесточился взгляд этого рослого сорокалетнего крестьянина, и вместо страха в глазах его появилась ненависть.

— Но меня-то ты за что?! — чуть смягчил свой тон странствующий летописец. Он запросто мог бы зарубить этого негодяя прямо здесь, и потом спокойно объяснить и Зульскому, и полковнику, почему прибег к этой расправе. Однако Пьеру не хотелось проливать здесь чью-либо кровь. Он не хотел выступать на чьей бы то ни было стороне, не желал преисполняться ненавистью. Хотя чувствовал, что выдержать эту линию своего почти апостольского поведения вряд ли удастся. — Я ведь не польский офицер, я — француз. И приехал сюда не воевать. Разве я не говорил тебе об этом?

— За что? — хищно оскалился конюший. — За то, что прибыл сюда с ними, — кивнул в сторону суетившихся у каменной ограды поляков, превращавших приусадебную стену в крепостную. — И за любовь, которую эта женщина вынуждена дарить всем, кого к ней подошлет пан Зульский. А он приберегает ее только для родовитых гостей, которым осточертели худосочные костлявые паненки. Этих мы, правда, убиваем не всех. Спасаем Христину от гнева самого Зульского.