Читать книгу - "Белая свитка - Петр Краснов"

Четыре одинаковых, точно красные коробки, четырехэтажных флигеля вытянулись в линию, отступя от шоссе. Каждый в царское время вмещал по батальону. Посередине пятый, особый, трехэтажный флигель, покрасивее фасадом, имел внизу полковой околодок и канцелярию, во втором этаже – офицерское собрание и квартиру командира полка и в третьем этаже квартиры штаб-офицеров. Под прямым углом к этой линии красных домов-коробок, образуя обширный плац, тянулись к шоссе трехэтажный офицерский флигель с квартирами ротных командиров и младших офицеров и низкие здания: широкая, разлатая, с небольшим золотым куполом и звонницей над входом церковь-манеж и длинные подслеповатые постройки конюшен, обозных сараев и цейхгаузов. Эти постройки смыкались между собою высокою кирпичною стеною в две сажени, образуя утоптанный и ровный полковой плац.

С лицевого фасада, вдоль самого шоссе, забор был сквозной, решетчатый, из точеных деревянных жердей на кирпичном фундаменте.

До войны, когда все это было чисто, ново и цело, в середине, над широкими железными воротами между двух кирпичных столбов с белыми глиняными шарами, была водружена синяя вывеска в виде «змейки», что бывает на головных военных уборах, и на ней золотом было написано: «Казармы 899-го пехотного Тмутараканского генерал-фельдмаршала графа Миниха полка».

Часть плаца у офицерского флигеля была отделена сквозным деревянным забором, и там был разделан молодой еще сад. Густо, большими купами разрослись по краям и в середине сирень, жимолость и жасмин. Подстриженный кротекус тянулся вдоль решетки. Молодые тополя образовали две аллеи. На площадках были поставлены скамейки и насыпаны груды желтого песка для игр маленьким детям. В середине садика была высокая круглая ротонда для музыкантов с резными перилами и досчатою темно-коричневою крышей.

Против казарм, по другую сторону шоссе, шли широкие навесы и деревянные большие сараи фуражного и продовольственного магазинов.

Кругом, подступая к самому забору, на многие версты тянулся густой, сплошной, дремучий бор. Он шел по песчаному хребту над болотами и носил название Борисовой Гривы.

До войны эти плац, садик и казармы-коробки блистали немного скучною, точно прилизанною, казарменною чистотою. В них с утра и до вечера кипела жизнь, а ночью казармы горели длинными рядами ярко освещенных окон.

Стекла в казармах были всегда чисто вымыты и по вечерам алым пламенем отсвечивали на солнце. Плац был чисто подметен. В саду полковой садовник разделывал цветочные клумбы. На плацу с двух сторон стояли высокие столбы для гимнастики, висели лестницы, канаты, веревки, кольца и трапеции. Стояли турники и кобылы.

В саду по утрам в песке копошились дети, а те, что постарше, висли на решетке, смотря на ученья солдат на плацу. По четвергам и воскресеньям, от 4-х до 6-ти часов вечера, на круглой эстраде появлялся полковой оркестр. Полковой капельмейстер Адольф Иванович Баум составлял первую часть концерта из сложных увертюр и попурри из опер Чайковского, Глинки, Даргомыжского, осторожно подпуская иной раз (полковник Ядринцев не любил немецкой музыки) Вагнера и Моцарта. В это время полковые дамы, офицеры и барышни скромно сидели по скамейкам под жасминами и сиренью и мечтали о будущем. Во второй половине концерта Адольф Иванович с немецким сентиментализмом и с русской чувствительностью играл вальс «Березку», или «На сопках Маньчжурии», или «Хризантемы». Вдруг залихватски грянет он польку «Крендель» или Венгерку, и все придет в движение. Барышни в длинных розовых платьицах станут ходить с молодыми подпоручиками, вспоминая зимние балы в собрании. Ноги сами незаметно выделывают па. Глядишь, и где-нибудь в боковой аллее лихой поручик обхватил стройную штабс-капитаншу и вальсирует по песку на зависть менее смелым.

Головка в русых кудрях клонится к золотому погону, пение звонкого корнета эхом двоится о стены казарм, легкий вздох срывается с пухлых губок… Жизнь не кажется тяжелой…

Концерт заканчивается бодрым маршем Оглобина. Под него музыканты уходили из садика. Мерно качался турецкий барабан, грохот и звон тарелок отдавались по двору, и все окна казарм, точно розовым виноградом, были полны солдатскими короткостриженными головами.

Где-то далеко неслась и шумела жизнь. Кричала депутатскими глотками в Думе, шуршала газетными листами, полными клеветы и яда. В казармы эта жизнь не доходила. В зале офицерского собрания, давая всему тон, висели, как всегда, по одну сторону большие, в рост, портреты Государя и Государыни, и на них с другой стороны смотрели поясные изображения Императрицы Анны Иоанновны и фельдмаршала Миниха, шефа полка.

Прошлое спокойно смотрело на настоящее.

Паркетные полы зала гладко блистали, буковые стулья то чинно стояли вдоль стен под большими фотографиями начальствующих лиц и прежних командиров полка, то сдвигались в несколько рядов, выстраиваясь колонной перед доской, на которой висели карты и планы сообщения или военной игры.

В часы обеденного перерыва и вечером собрание гудело голосами. Столовая с длинными столами, покрытыми белыми скатертями, была полна. У буфетной стойки толпились офицеры. Солдаты, прислуга собрания, в чистых рубахах с алыми погонами, выходили из кухни, откуда славно пахло малороссийским борщом и с ним вместе то котлетами, то шнель-клопсом с луком, то пышащими капустным духом упругими голубцами. Заведующий собранием, поручик Червяков, летал как пушинка, рекомендуя командиру полка, плотному, кряжистому полковнику Ядринцеву, попробовать только что настоянную на померанцевом цвету водку: «Аромат удивительный. Любому бенедиктину не уступит…»

Полковой двор с утра кишел людьми, гремел барабанным боем и звучал возгласами команд и резкими щелчками выстрелов уменьшенным зарядом. На гимнастических городках липли люди в серо-зеленых рубашках с красными погонами.

Тут стояла шеренга и, рявкая в раз, отбивала оружейные приемы «по разделениям, счет вслух», и молодой безусый подпоручик с увлечением, сам рисуясь силою и звучностью своего голоса, тянул:

– Дела-а-ай… два!..

Там, гуськом, человек двенадцать новобранцев тянули носок и звучно ставили ногу на всю пятку, а против них маленький веснушчатый барабанщик отбивал редкий шаг:

«Там-там, там-та-там…»

Ефрейтор Кобыла, чернявый, с лицом красивой девки, в начальственном азарте бегал вдоль своей «гусеницы». Маршировал рядом, сгибал непослушную руку молодого солдата, выпрямлял кому-нибудь согнутую поясницу, убирая выпяченный зад, и кричал звонким голосом запевалы:

– Тяни носок униз!.. Осердись, вдарь усею пяткою!.. Становись на мягкую лапу… У, серота деревенская!..

С угла рычал молодцоватый бас штабс-капитана Зборилова, командовавшего всею собранною ротою… К полудню больше появлялось детей в полковом сквере и в окнах офицерского флигеля показывались завитые головки дам в соблазнительных распашонках и капотах. Штабс-капитанша Зборилова звонким голосом, врывавшимся между команд, звала к себе увлекшегося перебежками цепи в 16-й роте фокса:

– Буби!.. Буби!.. Ах, Боже мой! Он попадет-таки под стрельбу… Алексей Платоныч, поймайте же моего Буби. Что вы так стоите?..