Читать книгу - "Великий океан - Иван Фёдорович Кратт"

Деревянные строения города казались пустыми и брошенными, серела маковка церкви с тусклым железным крестом. Отблескивало грязью болото посередине поселка. Во время приливов лужа превращалась в озерцо. Лишь у косого амбара виднелись фигуры людей. Они появлялись из-за домика коменданта, пропадали за скрипучей дверью жилья. Здесь было питейное заведение, третье на городок. Порой оттуда доносились крики, а потом все стихало, и снова Охотск засыпал. Ворочался только алебардщик, стоявший у полосатой будки адмиралтейства, караульный солдат морской роты.

На рейде, кроме «Амура», кораблей не было. Казенный пакетбот с неделю назад ушел к берегам Камчатки, повез годичную почту, малый груз провианта. Возле дальнего мыса догнивал остов судна, разбившегося на барах, торчали шпангоуты.

Баранов снова спустился в каюту. Узкая каморка прибрана по-походному, на столе под иллюминатором — пачки бумаг, обломки сургучных печатей, несколько серебряных медалей с квадратным ухом. Посередине медали на лицевой стороне выбит орел, а сзади редкие широкие буквы: «Союзные России». Поощрение Санкт-Петербурга.

Правитель отодвинул перо, лежавшее поверх бумаги, сел к столу. Неяркий свет падал сквозь круглое оконце на лысую голову, пухлые кисти рук. Годы и заботы иссушили сердце, сгорбили спину, но одолеть не могли.

Все дни во время длительного перехода из Ново-Архангельска Баранов писал письма, распоряжения на острова, обдумывал посылку судна для описи побережья Берингова моря, составлял список товаров, подводил счетные книги. Бурные ночи проводил у штурвала вместе с Петровичем, как в далекие дни начинаний. По утрам в штилевую погоду стоял на мостике, всматривался в зеленую воду. Всюду нужен хозяйский глаз.

Стадо котов, тюленей встречал как находку, сам заносил в корабельный журнал и отдельно в карманную книжку координаты, направления стад. Богатства моря — богатства колоний. Он был их собирателем.

— Кит палит! — часто звал его наверх Петрович, указывая на далекую водяную струю.

Шкипер от возбуждения шевелил острым носом, грыз палец, невольно поворачивал румпель. В юности был китобоем, а старые навыки не утрачиваются. Но Баранов ни разу не разрешил спустить шлюпку, — нельзя было терять драгоценные дни.

Думы о Ситхе не покидали, расстояние увеличивало их неотступность. Беспокоил Лещинский, оставленный за правителя, Кусков, корабли. Тревожило поведение неожиданно притихших колошей и слухи о новой войне. Туманные предписания главного правления, полученные через архимандрита, лежали всегда на столе. Он готовил ответ. «Подумайте, милостивые государи, откуда мы получили открытие, что англичане — неприятели наши и с нашею державою в войне, и где то воспрещение, чтоб не подходить им к российским занятиям, вы еще того не доставили, и в секретных мне данных повелеваниях не сказано...» — писал он, возмущенный.

Интриги дворов мешали освоению, народы не хотели войны. Здесь, на краю империи, он видел дальше других, и у него в памяти было всегда изречение из книги, подаренной Тай-Фу: «Дружба не есть ли цепь, которая для достижения известной цели должна состоять из определенного числа звеньев? Если одна часть цепи крепка, а другие слабы, то последние скоро разрушатся. Так и цепь дружбы может быть невыгодною только для слабой ее части...» Он не хотел быть представителем слабых.

...В каюте он долго не высидел. Комендант, наверное, уже проснулся и еще не успел напиться. Нужно было застать его трезвым хоть на один час.

Правитель сложил бумаги, застегнул кафтан, в котором приехал сюда. Парадный сюртук и орден остались лежать в сундуке под койкой. Не для чего было пока надевать. Молча сел в шлюпку, молча кивнул Петровичу, сам взялся за румпель. По мелководью добрались до берега в полчаса.

Комендант все еще спал, когда Баранов поднялся по двум ступенькам крыльца, осевшего в галечную осыпь. Зеленый ставень с отверстием в форме сердца был плотно закрыт железным болтом. У порожнего бочонка возилась собака, слизывала застывшие подтеки рома. Немного дальше, у второго, открытого окна, зевал канцелярский служитель, бесцеремонно разглядывал посетителя. Жидкая борода писца была в чернильных пятнах, стоячий суконный воротник лоснился по краям, словно кожаный.

Наглядевшись, служитель что-то сказал в глубину комнаты, вытер о рукав перо, подул на него, затем важно принялся выводить строчки. Он был государственным служащим, олицетворением могущества канцелярии державы. Он был занят делами.

На стук Баранова он не отозвался и даже больше не глянул в окно. Дверь открыла босая алеутка, выносившая в лохани муку. Не сторонясь, женщина прошлепала мимо, потом задержалась, откинула жесткую прядь волос, строго поглядела широко расставленными глазами.

— Спит есё. Пирога есть будет. Сердися много... Сиди, — сказала она укоризненно.

Правитель надвинул картуз, спокойно распахнул дверь. Женщина постояла, подумала, затем торопливо ушла. Она предупредила и за последствия не хотела отвечать.

В сенях было темно, Баранов ощупью нашарил клямку, открыл первую попавшуюся дверь. Очутился он как раз в спальне начальника всех здешних мест, безраздельного хозяина края. Комендант, действительно, еще не просыпался. В горнице пахло спиртным, табачным дымом и еще чем-то пряным, приятным и крепким. От закрытого ставня стоял полумрак, у иконы в углу теплилась огромная лампада тонкого розового стекла.

На постели лежал длинный, костлявый человек. Из-под съехавшего ночного колпака торчал влажный от духоты клок волос. Пухлые бакенбарды примяты к щекам, на носу и бритом подбородке проступила испарина. Видно было, что начальник города спал давно. Рядом с кроватью валялись военный, без погонов, мундир, трубка с обгоревшим черенком, витая палка из китового уса. Глиняная кружка и заморской работы хрустальный бокал, накрытый крупной промасленной ассигнацией, стояли на погребце. Отставной подполковник Мухин-Андрейко с ним не расставался. Один из четырех почтальонов адмиралтейства или матрос морской роты носили погребец вслед за начальником.

Правитель несколько минут стоял, приглядываясь, затем снял картуз, пригладил остатки волос, медленно подошел к кровати.

— Сударь, — сказал он ровно и тихо. — Изволь вставать. День уже. И я жду.

Распахнув изнутри ставень, он не торопясь придвинул к кровати скамейку, сел и, положив подбородок на скрещенные поверх набалдашника пальцы, принялся наблюдать за лежавшим.

Разбуженный так необычно, комендант уставился на Баранова и от удивления молчал. Затем скинул ногами одеяло, хотел вскочить, накричать, но, встретив ясный взгляд правителя, неожиданно сел, потянул к себе мундир.

— Э... э... Что сие? Кто впустил?

Он вдруг покраснел, швырнул одеяние, высокий, в одном белье, шагнул к двери, ударил по ней изо всей силы пяткой. За стеной послышались шаги.

Баранов продолжал невозмутимо сидеть. Он даже не изменил позы. Внезапно остыл и Мухин. Круто повернувшись, он подбежал к постели, напялил на себя одеяло, снова сел и неожиданно засмеялся.

— Люблю... Кто ты таков, старичок?

—