Читать книгу - "Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини"

— Э-э, по профессии он адвокат… Закончил коллеж Людовика Великого.

Принц кивнул.

— Понимаю. Вы хотите уклониться от ответа. А ответ на самом деле заключается в том, что он — ничей сын. И все же вы без колебаний позволяете своей племяннице, особе знатного происхождения и высокого положения, вступить в этот мезальянс.

— Да, верно, — сухо сказал господин де Керкадью. На самом деле его чувства лучше всего можно было бы описать словом «негодование», но он старательно скрывал их, поскольку считал непозволительным выказывать подобные эмоции особе королевской крови.

— Верно? — Густые черные брови графа поползли вверх, глаза изумленно расширились. Его высочество обвел взглядом пятерых приближенных. Господин д’Аваре прислонился рядышком к оконному простенку, остальные сгрудились у стола посредине комнаты. Его высочество явно приглашал их разделить свое изумление.

Господин де Плугастель тихонько усмехнулся.

— Ваше высочество забывает, в каком долгу я перед господином Моро, — сказал сеньор де Гаврийяк, пытаясь защитить разом и себя, и своего крестника. Он стоял перед письменным столом регента, и рябое лицо его покрывал густой румянец, а светлые глаза смотрели с тревогой.

Месье взял менторский тон:

— Никакой долг не стоит подобной жертвы.

— Но молодые люди любят друг друга, — возразил господин де Керкадью.

Принц раздраженно нахмурился и снова прибегнул к нравоучению:

— Воображение молодой девушки легко пленить. Долг опекунов — оградить ее от последствий мимолетного увлечения.

— Я не вправе оценивать глубину ее чувств, монсеньор.

Его высочество задумался, потом решил подступиться к вопросу с точки зрения здравого смысла. Он высоко ценил свое искусство убеждать.

— Понимаю. Но ваши оценки чересчур зависят от наших несчастливых обстоятельств, которые, если мы не будем бдительны, могут привести нас к потере мерила ценностей. По-моему, мой дорогой Гаврийяк, вам угрожает как раз такая опасность. Всеобщие беды действуют как нивелир и заставляют вас закрывать глаза на пропасть, неодолимую пропасть, лежащую между благородными господами вроде вас и вашей племянницы и такими, как господин Моро. Обстоятельства побуждают вас признавать в людях более низкого круга почти ровню. Вы вынуждены принимать их помощь и потому склонны забывать об их весьма скромном общественном положении. Я не вправе указывать вам, дорогой Гаврийяк, как следует поступить в данном случае. Но позвольте мне искренне и чисто по-дружески призвать вас отложить решение до той поры, когда вы благополучно вернетесь домой и этот мир восстановит в ваших глазах свои истинные пропорции. Тогда опасность превратного толкования происходящего, которой вы подвергаетесь сейчас, исчезнет.

Красноречие принца обволакивало, затопляло сознание господина де Керкадью, его гипнотизировали собственные верноподданнические чувства, заставлявшие не одно поколение простых, бесхитростных дворян принимать слова, слетающие с королевских уст, за пророчества, и он пребывал в мучительном затруднении. На лбу его выступила испарина. Но он все-таки нашел в себе силы отстаивать свою позицию.

— Монсеньор, — возразил он в отчаянии, — именно потому, что возвращение в Гаврийяк представляется сейчас таким нескорым, а наши средства подходят к концу, я и хочу защитить и обеспечить племянницу посредством этого брака.

Регент нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.

— Вы говорите о своем возвращении в Гаврийяк, то есть о нашем возвращении во Францию, как о событии отдаленном. Неужели ваша вера столь слаба?

— Увы, монсеньор! Как же я могу в это верить?

— Как? — Принц снова посмотрел на придворных, словно приглашая их разделить свое неприятие подобной слепоты. — Определенно, вы не способны замечать очевидное.

И его высочество пустился в политические рассуждения, которые представляли положение в Европе так, как он его понимал. Он отметил, что, как бы безразлично ни относились европейские монархи до недавнего времени к событиям во Франции, их апатию наконец рассеяло чудовищное преступление, каковым является казнь короля. Прежде эти правители, возможно, думали о собственной выгоде, которую приносил им революционный паралич французских ремесел, земледелия и торговли. Они, вероятно, воображали, что устранение такого сильного государства с международной арены укрепит их собственные позиции. Но теперь все изменилось. Франция в ее нынешнем состоянии справедливо воспринимается как рассадник анархии, опасный для цивилизации. Революционеры уже дали понять, что их цель — преобразование всего мира в соответствии с их идеалами. А идеалы эти неизбежно найдут отклик в среде отбросов любой нации, ибо дают недостойным возможности, которых те по справедливости лишены в любом цивилизованном обществе. Во Франции самые низкие негодяи, подлинные подонки нации, оказались на коне, а их заграничные агенты уже распространяют яд анархической доктрины в Швейцарии, Бельгии, Италии, Англии. Первое шипение ядовитой гадины уже услышано. Как может здравомыслящий человек думать, что великие державы Европы останутся в стороне? Разве не очевидно, что ради собственной безопасности, ради самосохранения они должны незамедлительно подняться, объединиться и истребить эту нечисть, освободить Францию от нового рабства, исцелить ее язвы, пока зараза не перекинулась на остальные страны?

Агенты его высочества пишут из Англии, из России, из Австрии, отовсюду, что дело уже сдвинулось с мертвой точки. Д’Антрег подтвердит, насколько обширно, насколько решительно это движение, которое вскоре поставит революционеров на колени. Как раз сегодня утром д’Антрег получил донесение, что Англия присоединилась к антифранцузской коалиции. Это великая новость, если должным образом понять ее значение. До недавнего времени Питт считал, что может что-то выгадать на французской революции, подобно тому как Ришелье в 1640 году выгадал на английской, использовав кризис в соперничающей державе для возвеличения своей. И вот теперь из Лондона пришло известие, что республиканскому посланнику Шовелену[425] отказано в приеме при Сент-Джеймском дворе. Это означает, что Англия объявила республиканской Франции войну.

Так что воспряньте духом, мой дорогой Гаврийяк, — призвал в заключение регент. — Отложите решение, диктуемое преходящей нуждой. Если бы я только знал, насколько вы стеснены в средствах, я ни за что не согласился бы принимать вашу ценную помощь в качестве секретаря без вознаграждения. Д’Аваре учтет это на будущее. Займитесь этим делом немедленно, д’Аваре, чтобы финансовые трудности впредь не беспокоили нашего доброго Гаврийяка.

Смущенный, пристыженный господин де Керкадью все же не сразу отказался от дальнейшего сопротивления и дрогнувшим голосом запротестовал:

— Но, монсеньор, зная о недостатке средств у вас самого, я не могу принять…

Принц перебил его едва ли не сурово:

— Ни слова больше, сударь. Я только выполнил свой долг, лишив ревностного слугу серьезного предлога идти против моей воли.

Обескураженному господину де Керкадью оставалось лишь поклониться и признать себя побежденным. Стук в дверь поставил финальную точку в дискуссии, которую его высочество и так считал исчерпанной. Господин де Керкадью, отирая лоб, отошел в сторонку.

Плугастель открыл дверь. Вошедший слуга в простой ливрее тихонько что-то сказал