Читать книгу - "Волчье море - Роберт Лоу"

Мы пробежали возделанное поле, заметили дымок из печной трубы и фигуру, которая выпрямилась, завидев нас, и кинулась прочь. Все запыхались, даже лошади, и пришлось передохнуть.

Закричал петух, и Сигват хмыкнул.

— Дурной знак, — сказал он.

Финн сплюнул.

— Тебя послушать, добрых знамений вообще не бывает, — пробурчал он.

Сигват подумал, потом пожал плечами.

— Всякое бывает, — ответил он. — Животные обычно предостерегают, редко сулят радость. Петухи — птицы Одина, ибо они возвещают восход солнца, которое Один и его братья, Вили и Be, подняли в небеса, угольями из Муспелльсхейма. Фьялар — красный петух, который поднимет великанов на бой в канун Рагнарека, а золотой Гуллинкамби пробудит богов. И не забывать о Безымянном, что в тот день призовет мертвяков из владений Хель.

— Помню, помню, — пробормотал Финн. — А теперь…

— Если петух кричит в полночь, значит, пришел мертвец, а если он кукарекает трижды от заката до полуночи, жди смерти, — продолжал Сигват. — Крик среди дня, как сейчас, часто предостерегает от беды. Не видишь, он на воротах сидит или нет? Если да, значит, завтра будет дождь.

— Ятра Одина, — пробормотал Финн, вытирая пот с лица. — Отныне только кур держать стану.

— Ну, — протянул Сигват, — кудахчущая курица к беде, как и та, у которой хвост вроде петушиного. Их надо сразу резать. А курица на насесте с утра пораньше предвещает смерть…

— Волосатая задница Тора! — взревел Финн. — Хватит, Сигват, во имя всех богов!

— Вы бы послушали его, — сказал Гарди, указывая назад. — Глядите.

На сей раз ошибки быть не могло — фигуры всадников, высоко на гребне холма. Конные явно искали дорогу вниз. Едва они спустятся на равнину…

— Бежим, — бросил Финн, пот золотился на его лице. — Бежим, будто волк Локи вот-вот вцепится вам в портки!

Мы побежали, спотыкаясь и бранясь. Один из раненых скатился со спины лошади, другой двинулся было к нему, обернулся и увидел всадников, что веером рассеялись по склону, подгоняя своих скакунов и вопя пронзительное «Илля-ла-ла». Он послал лошадь вперед, второй принялся сыпать проклятиями, кое-как ковыляя на здоровой ноге.

Никто ему не помогал, копыта стучали все громче. Послышалось знакомое жужжание, и ковылявший вдруг вскрикнул и повалился лицом вперед. Стрела вонзилась ему в спину.

Финн выругался и развернулся. Я понял, что он задумал, и гаркнул:

— Стройся!

Побратимы послушались, сбились вместе, точно стая воробьев; стрелы летели все гуще, со звуком ножа, рассекающего полотно. Кто-то вскрикнул — стрела угодила в ляжку — и потащился к кромке воды.

Мы подняли щиты и молча повернулись к врагу, только наше прерывистое дыхание нарушало тишину. Потом стрелы забарабанили по дереву, и другой побратим с бранью выдернул древко из лодыжки.

— Борг! — проревел Финн, и мужчины воздели щиты выше и с уклоном назад. Стоявшие впереди, я в том числе, пригнулись. Краем глаза я заметил Косоглазого, который шлепал по воде к «Сохатому». Пусть глаза у него косят, зато ноги шустрые.

— Отступаем, — сказал я своим потным товарищам. — Давайте, пошевеливайтесь.

Мы составили из щитов укрытие, но только спереди, поэтому двигались еле-еле, мучительно медленно, а всадники продолжали пускать в нас стрелы. Казалось, ничего другого они не замышляют; я насчитал их всего два или три десятка, и среди них никого, похожего на эмира, — ему явно пришлось разделить свои силы, чтобы отыскать нас.

Один отставший дан, стараясь нас нагнать, получил шесть стрел, одну за одной; они вонзались в него с таким звуком, с каким ударяется о стену сырое мясо. Он упал наземь, одна рука все царапала песок и хватала жесткую траву в тщетной попытке догнать своих.

Мы отступали, а стрелы свистели, шипели и врезались в щиты. Надеюсь, тот, кто командует арабами, слишком осторожен, чтобы сообразить, что, пока мы идем, «вороньи когти» нас не защищают, как в прошлый раз. Без этих когтей мы бы не устояли против вооруженных копьями всадников и стрелков.

Песок заскрипел под ногами, иногда нога наступала на травяную кочку. Потом кочки исчезли, а мы все пятились, миновали еще два тела и двух лошадей без наездников.

Одна из арабских лошадей вдруг взвилась на дыбы, сбросила седока, а остальные поскакали обратно, когда кто-то из наших закричал: «Вода!»

От плеска волн у моих ног я чуть не разрыдался. Позади, один за другим, побратимы закидывали щиты за спины и плюхали по воде в сторону лодок, а с корабля начали стрелять из немногих имевшихся у нас коротких луков. Конные предпочли не приближаться.

Что-то ударилось в мой шлем, и в голове будто зазвонил колокол. Затем что-то свистнуло, и стрела угодила в мой щит — изнутри! Я перерубил ее древко мечом и крикнул стрелкам с «Сохатого» глядеть, куда они целят, потом повернулся и побежал, прикрыв щитом спину.

Перевалился через борт «Сохатого», услышал плеск — это падали в воду последние стрелы с берега. Конные с торжеством трясли луками над головами и вопили на своей тарабарщине на греческом — наверняка что-то обидное.

Квасир, сияя, помог мне встать и дружелюбно ткнул в плечо.

— Отлично придумал, Торговец!

— Сколько? — выдавил я, глядя на мокрых, изможденных, стонущих побратимов.

— Четверо погибли, — ответил Финн, поливая водой голову. Потом плюнул в сторону всадников. — И шесть раненых, среди них мальчик.

— Мальчик? — недоуменно переспросил я. Не Козленок же…

Это оказался он. Стрела попала ему в бок, брат Иоанн стоял на коленях рядом с ним, внимательно ощупывая рану. Древко обрезали по самую плоть; Козленок весь обмяк и был бледен, цвета молока.

Брат Иоанн пробормотал молитву и посмотрел на меня; его строгое лицо блестело от пота.

Подошел Гизур.

— Западный ветер дует. Будем ловить?

Я кивнул, потом повернулся к брату Иоанну, который снова осматривал рану. Козленок застонал.

— Задница Одина, жрец! — прорычал Финн. — Ты вообще знаешь, что делаешь?

— Еще слово, Лошадиная Голова, и я тебе врежу. Принеси воды и заткни пасть.

Финн с бранью удалился, а я почувствовал, что «Сохатый» разворачивается, и услышал, как Квасир теребит усталых побратимов, понуждая выбирать парус.

— Ты вправду ведаешь, что делаешь? — спросил я. Брат Иоанн смерил меня таким взглядом, что мне почудилось, будто и он сейчас зарычит. Потом он отер сухие губы, и я увидел в его глазах страх и неуверенность.

— Сидит глубоко, наконечник зазубренный. Не могу протолкнуть наружу, боюсь задеть что-нибудь во чреве и причинить больше вреда, чем уже принесла рана.

— А если не трогать?

— Coniecturalem artem esse medicinam.