Читать книгу - "Копье Милосердия - Виталий Гладкий"

Кроме мясного и рыбного разнообразия на столе присутствовали и кондитерские изделия: «перники», «маковцы», старопольские «бабы», пряное печенье, торуньские пряники «катажинки»… А уж горячительных напитков было — глаза разбегались! И добрые фряжские вина, и романея, и мальвазия*, и лонцкая сливовица, для изготовления которой венгерские сливы укладывали в бочки и закапывали в землю на три года, и пиво разной крепости и разных сортов, и наконец, древний хмельной напиток из пчелиного меда — «мидус», которым особенно гордились Радзивиллы.

Рецепт княжеского мидуса передавался из поколения в поколение, и хозяин Несвижского замка подозревал, что он достался его роду от жрецов-вейделотов, потому что этот «мидус», в отличие от обычного, варился в определенные дни недели, ночью, и только при чистом небе и полной луне, и выдерживался в дубовой бочке три года, три месяца и три дня, закопанный под столетним дубом.

Стремление выделиться и показать себя в пиршестве с лучшей стороны выразилось в причудливом застольном ритуале, не соблюдать который не мог себе позволить ни один шляхтич. Не стали исключением и дворяне, сопровождавшие Богуша Тризну. В начале застолья Николаю Радзивиллу пришлось выпить за здоровье каждого в отдельности гостя, который обязан были ответить тем же. После появления на столе горячих блюд церемония повторилась, но уже с обязательным тостом каждого гостя, за который все пили стоя. Витиеватость речей и щедрость пожеланий давали возможность возвысить не только гостеприимного хозяина, но и собственные таланты тостующих.

Обычно церемония с тостами, вперемежку с пальбой, трубами, барабанами и барахтаньем в снегу, если пир шел зимой, повторялась снова и снова. Не каждый богатырь мог выдержать такую нагрузку. Некоторые пытались хитрить, выплескивая содержимое кубков за спину или под ноги. Но вышколенные слуги мгновенно восполняли потерю; с целью разоблачения ловкачей они дежурили даже под столом. Редкому гостю удавалась покинуть застолье на своих ногах. Большинство падало замертво. Поначалу таких под смех товарищей выносили в опочивальню, но под занавес большинство оставалось на месте пиршества, пристроившись, где придется.

Нравы шляхты при всей ее фанаберии оставляли желать лучшего. Считалось хорошим тоном, когда кавалер, ухаживая на пиру за дамой, вытирал ее тарелку (перед тем как положить на нее еду) подолом своей рубахи, вытянутой из штанов. Мясо брали руками — так удобнее, а кости бросали в угол или под стол.

У Радзивиллов все пошло несколько по-иному. Гости князя поначалу старались не ударить в грязь лицом и вели себя вполне благопристойно. Князь, немало поездивший по Европе, завел в своем замке моду на столовые ножи, вилки и ложки. Поэтому пирующие шляхтичи оказались в некотором замешательстве от непривычных предметов обихода, разложенных на столе в определенном порядке. Они не знали, за что прежде всего нужно хвататься — за нож или за вилку, и в какой руке их нужно держать. К тому же княгиня, восседавшая вместе с мужем во главе стола, блистала не только драгоценными украшениями и красотой, но и умными речами, что совсем сбивало с панталыку молодых людей; их дамы были куда как проще и непосредственней.

Спустя какое-то время — после того, как некоторые гости все же перебрали лишку и начали вести себя чересчур шумно, княгиня ушла в свои покои и увела с собой других паненок, и раскрепощенная шляхта начала веселиться почти как дома. Те, кто поазартней, помоложе и побоевитей, вышли во двор замка и завязали товарищеский герц на саблях — до первой царапины, а шляхтичи постарше, дожидаясь перемены на столе, завели разговоры, в которых было больше похвальбы и выдумки, нежели правды.

Князь отдыхал и телом, и душой. Он словно вернулся в свою юность. Из-за его болезни пиры в фамильном замке в последнее время устраивались редко и на них присутствовали в основном примелькавшиеся и изрядно надоевшие, большей частью постные личности. Но пан Богуш, боевой товарищ Радзивилла, был слеплен из другого теста. Его буйная и шумная натура могла растормошить и вернуть к жизни даже смертельно больного. Вот и сейчас он бесцеремонно занял пустующее место княгини и ударился в воспоминания, которые подействовали на князя как звук сигнальной трубы на боевого коня.

— …А помнишь, пан Миколай, как во время осады Пскова ты придумал послать воеводе московитов князю Скопину-Шуйскому дьявольский «гостинец» — ларец с двумя дюжинами заряженных самопалов, направленных в разные стороны, которые должны были сработать, когда он откроет его?

— Помню, — отозвался князь. — Но Шуйский оказался хитрее. Наверное, знал изложенную в «Илиаде» заповедь: «Бойтесь данайцев, дары приносящих». Его люди обезвредили наш «подарок», а затем по приказу воеводы, добавив в ларец пороху, сбросили бомбу со стен Пскова на наши головы. И все-таки жаль, что у нас тогда ничего не вышло.

— Еще как жаль. Могли бы и взять Псков. Могли! Воеводу — на воздух, — башковитый оказался схизмат! — а войско без головы, — это стадо баранов.

— Я не о том. Ларца жалко. Итальянская работа. Он всегда был со мной в походах. Ну да ладно, это всего лишь вещь, хоть и дорогая. А насчет сдачи города… Великий князь московитов нас перехитрил. Он не стал посылать войска на помощь осажденному Пскову, а подождал, пока подойдет «воевода Мороз» — и наши европейские наемники, изнеженные, как бабы, начали замерзать, потому что у них не оказалось в достаточном количестве зимней одежды.

— Однажды меня едва не раздели, — рассмеялся пан Богуш, — венгры. Им очень по душе пришелся мой кунтуш, подбитый лисьи мехом. Пришлось сабелькой укорачивать их шаловливые руки. Но пан военный гетман Замойский тоже хорош — он ведь знал, что наемники плохо переносят отсутствие женщин, однако в лагерь велел их не пускать.

— Это и впрямь стало моей большой головной болью. Наемники-итальянцы в мое отсутствие купили у казаков женщину, так в лагере завертелась такая катавасия, что едва не начался бунт. Эту бедняжку шляхтичи готовы были разорвать. Хорошо, вовремя вмешался Выбрановский и выгнал ее за ворота лагеря.

— Ты дальнейших событий не застал, пан Миколай, тебя увезли, потому что твоя рана открылась, а мне пришлось хлебать позор полной ложкой. Вояки сильно озлобились. Мало того, что пан гетман называл шляхтичей «непотребным войском», так он еще приказал привязывать замеченных в пьянстве и гулянках к позорному столбу, а тех, кто мусорил и гадил в лагере, били палками. Шляхту — и палками! Кто ж потерпит такое надругательство над шляхетным гонором? А уж какие пароли для провинившихся он придумывал! Как тебе: пароль «Трус», отзыв «Негодяй».

— Пан гетман в своей стихии… — засмеялся Радзивилл. — В молодости он занимался сочинительством, даже вирши писал. Так что воображение у него хорошо развито. А что касается кампании… С теми силами, что были под рукой короля, мы не могли взять Псков ни при каких обстоятельствах.

— Почему?

— Я помню, как Иоанн Петровский, секретарь канцелярии Стефана Батория, при виде Пскова воскликнул: «О Иисус! Как он велик, будто другой Париж!» Мы ожидали увидеть затрапезный городишко, а нас встретила самая настоящая европейская крепость. Для успешного штурма нам не хватало ни пехоты, ни артиллерийских боеприпасов. Пехотные части у нас состояли в основном из немецких наемников, которые умели хорошо воевать, но их было мало. Остальной сброд — жмудины, бельгийцы, пруссаки, силезцы, французы, шотландцы, итальянцы, чехи, ливонцы, татары — не в счет. Ядро войска составляла польская конница. Это блестяще обученные кавалеристы, но под стенами Пскова применения им не нашлось.