Читать книгу - "Икар - Альберто Васкес-Фигероа"

Да уж, занесло их на самый край света!

И МакКрэкен, охраняя сон друга, все гадал, что это за река, на берегу которой они устроили привал, и куда она течет.

А та текла себе потихоньку на запад, то есть в глубь континента, а значит, искала главное русло — может, великую Ориноко или все ту же Риу-Негру, которая, как они считали, осталась позади уже много месяцев назад.

В забытой богом Гвиане можно было только теряться в догадках, потому что никогда не существовало никаких карт, границ или троп, а поскольку их не существовало, ничто не указывало на присутствие дикарей, которые могли бы внести ясность, откуда и куда устремлялись темные воды.

«Я только что видел Мать всех рек», — сказал Эл Вильямс, перед тем как рухнуть без сил. И хотя до них уже не один год доходили слухи о таинственной реке, которая брала начало чуть ли не на небе, никто не мог толком объяснить, где она протекает и где завершает свой путь.

С равным успехом могло оказаться, что их занесло в Бразилию, Венесуэлу, Колумбию, а то и в какую-нибудь из Гвиан,[13]ведь они уже целую вечность бродили по сельве, не выбирая пути, и ни разу не встретили хоть одного человека, чьим словам можно было доверять. Вот и получилось, что они утратили способность — нет, не ориентироваться, а определять расстояния.

Миллиарды деревьев.

Десять миллиардов лиан.

Мириады ручьев, речушек, водопадов и потоков.

Видимо-невидимо болот.

И одиночество.

Это и есть джунгли, которые протянулись от Карибского моря до берегов Ла-Платы[14]и от длинных волн Атлантики до снежных вершин Анд.

Сельва и одиночество!

Если подумать, одно подразумевает другое, ведь притом что на земле не было другого места, которое бы так густо населяло несметное число разных тварей — прежде всего насекомых, в большинстве своем еще неизвестных науке, — не было и более пустынного места для людей, приехавших сюда из далекой Британии.

Где сельва, там и одиночество!

Семь тысяч километров в длину и пять тысяч километров в ширину — четыре Европы; Шотландия на этой территории уложилась бы раз тридцать.

Кто же подсчитает, не боясь ошибиться?

А впрочем, какой прок в подсчетах, если неизвестно, что ждет их с Элом за ближайшим поворотом реки?

Когда человек попадает в окружение столь пышной растительности, которой нет конца и края, он обычно либо падает духом от сознания собственной ничтожности, либо, наоборот, начинает ощущать себя исполином, рядом с которым пятидесятиметровая сейба[15]— просто жалкая былинка.

Эла Вильямса и Джона МакКрэкена бросало, и довольно часто, из одной крайности в другую. Впрочем, мужество чаще одерживало верх над унынием, и благодаря ему они и оказались в этом глухом углу гвинейского массива, проделав путь почти в шесть тысяч километров по самым непроходимым и опасным джунглям на свете.

Только вот сил оставалось все меньше.

Приступы лихорадки и дизентерия подтачивали даже душу.

Амебы прочно обосновались в желудке.

Язвы на ногах загноились до нестерпимости.

Однако это сейчас не имело значения!

Вопреки всем предсказаниям они одержали победу.

Большую победу.

Поразительную, трудную и почти невероятную победу после великого множества поражений.

На рассвете Эл Вильямс открыл глаза и спросил (рта его не было видно за многомесячной серой бородой — только желтоватые зубы):

— Ну что, поплыли?

— Поплыли!

Уэльсец столкнул куриару в воду, вспрыгнул на корму, сжал в руке весло и направил утлый челн — прямое темное бревно пальмы, выжженное изнутри, — прямо в середину потока — на тот случай, если из чащи вдруг вылетит стрела или острое копье.

И тогда, не поворачивая головы, шотландец попросил приятеля:

— Расскажи мне о Матери всех рек.

— Она течет, как и говорили, с неба, — ответил тот, — откуда-то даже выше темных туч, и образует мощную струю, которая на середине пути превращается в дождевую пыль, а та вновь собирается у поверхности земли…

Он замолчал.

Джон МакКрэкен поразмышлял над тем, что услышал, а потом, видя, что товарищ больше ничего не говорит, спросил:

— А что еще?

— Больше ничего. — Уэльсец пожал плечами: мол, извини, друг, что так получилось. — Уже темнело, и мне пришлось возвращаться, — оправдываясь, добавил он. — Зрелище и в самом деле поразительное, но это все, что я увидел. Одно могу сказать тебе точно: она низвергается с высоты более двух тысяч футов.

— Никто тебе не поверит, — изрек приятель.

— Но ты мне веришь?

— Конечно!

— Этого достаточно.

Эл Вильямс, похоже, давно привык считать, что его мир вращается вокруг друга, который столько лет делил с ним неисчислимые тяготы, и поэтому больше ничье мнение не имеет значения.

Он стал свидетелем невероятного зрелища, которое до сих пор не видел ни один «цивилизованный», однако описывал его крайне скупо — он вообще был человеком немногословным, — не придавая своему открытию ни малейшего значения.

Раз у его товарища не было сомнений в том, что его незатейливый рассказ ни на йоту не отступает от правды, совершенно не важно, что там будут думать другие.

Легенда оказалась правдой.

Мать всех рек существует.

Он видел ее собственными глазами.

И совсем необязательно верить во вторую часть легенды, предрекавшую смерть в полнолуние «тому, кто сподобился увидеть Мать всех рек».

На его взгляд, это было всего лишь глупое суеверие, выдумка чистой воды.

Существовала еще и третья легенда, которая утверждала, что Аукайма — Священная гора, на которой золото и алмазы тайком играют свадьбы, — никогда не позволит белому человеку осквернить ее своим присутствием, а он именно это и сделал.

Они с Джоном МакКрэкеном ее видели, побывали наверху да еще и запустили руки в ее сокровища — золото и алмазы.