Читать книгу - "Моя Италия - Инга Ильм"

Ознакомительный фрагментзовут на Л. И я люблю его, потому что он Легендарный… Он так рано проявил свой вкус к классической литературе, философии, музыке и поэзии, что еще в юности был прозван Великолепным. А двадцатилетним он уже примет власть – как называли это, станет первым гражданином, по просьбе самых почтенных из флорентийев. Он не был красив. Наоборот. Но всякий запечатленный его образ поражает взглядом, обращенным в себя. Он воистину великолепен! Какая внутренняя сила, какое напряжение, какое достоинство, какое жесткое натяжение между ним и Небом… Одаренный отвагой воина, умом государя и чуткой душой. Стратег. Политик. Поэт. Дипломат. Меценат. Финансист. Любовник. Это его увековечил Беноццо Гоццоли в «Шествии волхвов» на стене капеллы Рикардо Медичи далеким, отстраненным мальчиком, который будто что-то знает. Самое важное. И ждет… А еще он горд и спокоен. Он был воспитан с младенчества стать великим правителем, и ведь исполнил все чаяния. Монархи Европы склонили головы пред ним, они называли его богом из машины итальянской политики, хотя Лоренцо не занимал никаких государственных должностей! И не случайно именно праздник Богоявления – шествие волхвов, Флоренция не забывает, но повторяет вновь и вновь, разыгрывая 6 января на улицах города сцену, изображенную в фамильной молельне. Беноццо Гоццоли – один из самых ярких рассказчиков среди художников своего поколения запечатлевает в капелле (что хранила алтарный образ «Поклонение младенцу» кисти Фра Филиппо Липпи) бесконечную пышную процессию. Она написана так, что не имеет ни начала, ни конца. Шествие то вьется по узким тропинкам вдоль скал, то скрывается за острыми утесами. Кавалькада всадников на фоне прекрасного пейзажа, в окружении пеших спутников, то густеет, то рассеивается по склонам. Фреска полна всевозможных подробностей – на лугах ведется охота, в небесах летят птицы и каждый из героев здесь отличается от другого не только нарядом, но и точно выраженным характером. И это весьма достоверное шествие следует за юным волхвом, перед которым два пажа держат шпагу и сосуд с благовониями.

Лоренцо… Принц Ренессанса. Принц на белом коне. Он вернет Флоренции жизнь, дарует своим людям благоденствие и красоту. Это он, распевая песни на свои стихи, бродил по улицам без охраны. Это он величайший собиратель книг – он открывает первую публичную библиотеку, он друг философов и устроитель Академии неоплатоников, он создатель сада искусств – натуры для художников, он покровитель Боттичелли, Альберти, Леонардо да Винчи, Микеланджело. Это он показал красоту Возрождению. И это он – попуститель Савонаролы… А еще Лоренцо Великолепный был прославлен как любовник. Макиавелли говорит, что он жил в любовных далях, питался нектаром… А что понаписал о нем Франческо Гучиардини! Старые сплетники! Он есть сама Любовь! Он сказал: «Признаюсь. Я тот самый, который познал любовь великое множество раз, но лишь потому, что мне легче отвергнуть, чем в это глубоко поверить… Я ищу и не могу найти ту, которой может быть отдано мое сердце целиком. Ту, которую я могу любить истинной и бесконечной любовью». Он был женат в восемнадцать лет на одной из прекраснейших женщин Флоренции, но никогда ее не любил. В своем дневнике он напишет: она дана мне в жены. С шестнадцати лет он любил другую… Ей посвящены его стихи. Ей было отдано его сердце. Быть может…

Глава II. Флоренция сегодня и в XV веке – Шутки Брунелесски – Церковь всех святых – Фрески Доменико Гирландайо

Мне несказанно повезло во Флоренции. Я оказалась там впервые ни о чем не подозревающей. Возрождение? Это несколько картин из коллекции Эрмитажа и полузабытые институтские лекции по истории изобразительного искусства. К тому моменту своей жизни я была уже достаточно искушенным путешественником, а Флоренция – точкой на карте. А еще я была влюблена, и он был художник. Больше ничего специального я не заказывала. Просто нашла отель. Очень старорежимный. И не ошиблась! Все сотрудники небольшой гостиницы получали изощренное удовольствие от предупреждения всякого желания постояльца и действительно помогли адаптироваться к незнакомой реальности. В лифте консьерж оглядел меня с головы до ног, вернее – с ног до головы. Сначала он увидел запыленные туфли, да еще на каблуках. Тут на его устах зазмеилась улыбка. Он поднял глаза и задержал взгляд на слегка изможденном лице – мы с моим спутником шли пешком от вокзала, по жаре, с сумками, после перелета, и это только на карте показалось всего ничего. Я нарочно решила прогуляться и, как выяснилось, была к этому не готова. Но восторг в моих глазах уже ничто не могло погасить. Он осторожно спросил: «Вы первый раз во Флоренции?» Я счастливо рассмеялась и кивнула. Мы вышли из лифта, он распахнул номер и тотчас балкон: «Ну, значит, вы это заслужили». Я удивленно оглянулась на эту странную фразу, но он уже отправился за шампанским, оставив наедине с захватывающим видом. Флоренция… Я поднималась с рассветом и ходила по городу, отложив все карты. Я хотела сама открыть ее для себя. Мне не нужны были ничьи подсказки. Ни советы друзей, ни наставления многознаек из путеводителей. Я осталась с городом один на один. Что-то подсказывал мне мой художник, но иногда… А точнее, так и началось мое путешествие: когда я вдруг остановилась возле неприметной дверки, которая вела сквозь реставрационные леса в помещение, откуда потянуло сладко лаком для дерева и остро – сыростью, и крепко схватила своего художника за руку. Я прервала бесконечный список важнейших достопримечательностей и сказала: нам сюда. Нужно понимать: я впервые была в Италии. Я впервые шла по узкой средневековой улочке. Я и представить себе не могла, что сделала именно так, как нужно здесь делать всегда – заходить в самые неприметные дверки.

* * *

Но первое, что поразило меня еще от вокзала, пока я брела по замощенной мостовой (гордости Флоренции с XI века), – это бесконечное ощущение рукотворности пространства. Рождалось впечатление, что ты находишься внутри дома. У каждой вещи здесь есть назначение, ты угадываешь это, даже если не знаешь наверняка. Куда ни бросишь взгляд, или могущественная кладка тяжелых неотесанных камней с окнами, приспособленными для ведения боя, или пусть даже дома поскромнее, помоложе – открытые миру, но ни одной «мертвой» плоскости, той самой, что так хорошо знакома жителям мегаполисов. В простом домишке тут живет и архитектурная деталь, и забота о ней: всякий карниз, наличник, козырек – это ее защита. А в просветах между рыжих домов, где-то высоко над тобой, в синем небе, на ложе ослепительного мрамора, горит черепица главного собора – Дуомо…

Я впервые шла через самый настоящий пешеходный город, а значит, я могла держать свой