Читать книгу - "Все, кого мы убили. Книга 1 - Олег Алифанов"

– Стоит ли так утруждать себя ради одной особы? Наука требует от любого из нас стремиться к самому широкому распространению знаний.

Он резко отпрянул:

– Наука? О, нет! Той науке, которой служите вы, я не проводник.

– Чем же не угодила вам история? – удивился я непритворно. – И археология?

– Дело здесь вовсе не в истории, а в научном методе, отвергающем всё, кроме эксперимента. При том, что сам человек, – он изменил взволнованный тон на ядовитый, – в том числе человек науки, черпает своё убогое вдохновение в мире идей.

– Не боитесь заклинаний у самого своего дома, Александр Николаевич? – спросил я, похлопав по валуну. – Или, перевернув их кверху дном, вы таким образом стараетесь обезопасить себя от тех, кто мог бы прочесть то, чему не стоит звучать?

– А если скажу – боюсь? – хмыкнул он. – На всех этих землях лежит проклятие.

– И вы хотите выяснить, в чём причина?

– Докопаться, – поправил он, изобразив землекопа. – Докопаться до связей, которые объявляют магическими. Я верю, что всему существует объяснение в русле рациональных явлений, но я не желаю ограничивать себя возобладавшим с недавних пор научным методом. Если не изучать электричество, то простая молния, угодив в какого-нибудь… кузнеца, может показаться проклятием. Игру магнитов легче всего объяснить колдовством, а того, кто ищет связь между свойствами магнетизма и электричества – чернокнижником. Я верю в рациональность, но жажду очертить границы рационального шире, чем их провела ваша наука. За пределы грубой материи.

– А говорят, вы – каббалист, Александр Николаевич. И людей со свету сживаете.

– Знаю! – воскликнул он. – Здесь есть многое, чему я не дам объяснения.

– К примеру, тому, что кузнецов шло двое, и случилось это на Покров, когда гроз нет.

– Уж конечно, как могли вы – и не знать! – внезапно рассмеялся он. – Позвольте, совет: не всегда имеет смысл показывать свою осведомлённость. Гордость в том – ничего более.

– Если не верите вы в научные методы, отчего же позвали столичных учёных? – я пропустил совет мимо ушей.

– Чтобы удостовериться, что все мы здесь не сошли с ума! – воскликнул он. – Чтобы получить стороннее свидетельство, что не только мои чувства осязают то, что ощущаю я. Чтобы поделиться, в конце концов, тем ужасом, который преследует меня изо дня в день наяву и во сне. Не спрашивайте меня далее об этом, ибо скоро я посвящу вас. Но бегите, если боитесь.

– Что же мы станем с этим делать? Учредим тайное общество? Хотя бы ответьте, чем объясните вы то подводное свечение на болоте?

– Рад, что вы видели, теперь вас не должно удивлять, что места сии окружены зловещими легендами.

– Если бы только древними легендами! Басни наших дней пересказываются не в пример чаще. Кучер снабдил меня несколькими. Там и ваше имя нет-нет, да и мелькнёт.

Он неожиданно приблизил своё лицо к моему, подмигнул и громко прошипел:

– Некоторые говорят, что так – светится фиолетовой тьмой – вход в ад. – Он исполнил театральную паузу, оглянулся через плечо, будто бы желая убедиться в приватности наших речей, и закончил: – Но я так не считаю. Ад там имеет выход!

Неуместный ледяной хохот его словно отразился эхом между валунами. Прокричав, что перерыв затянулся, он пообещал, что скоро, скоро я всё узрю, и исчез в зарослях сада, быстрым шагом удалившись по тропе, ведущей к дому.

Решив не искушать судьбу до срока, медленно последовал я за ним.

Обед не собрал и пяти человек за столом, никого из них я толком не помнил по именам, и был рад, когда получил возможность откланяться, сославшись на дела и отсутствие аппетита. Все устремления мои укладывались в размышление, как бы изыскать повод для встречи с княжной, неудивительно посему, что в коридоре за поворотом почудились мне быстрые лёгкие шажки её ножек, и я ускорил свою громкую поступь. За углом, впрочем, оказалось пустынно и уныло. В комнатке своей улёгся я отдохнуть, и из-под подушки с удивлением выудил некую книжку в потёртом кожаном переплёте. Сердце моё участилось, когда представил я себе княжну Анну, ищущую повод встретиться и оставившую странное послание столь пикантным способом. Вскоре, однако, романтические переживания уступили место тревожному изумлению. Я листал нечто вроде рабочего дневника, и принадлежал он, без сомнения князю Прозоровскому. Прежде же чем догадаться об этом, я пробежал глазами около десятка страниц, наполненных то убористыми письменами на непонятных языках, то неразборчивой латынью задом наперёд, то рисунками, вызвавшими мой неподдельный интерес. В какую-то проклятую минуту разум мой, догадавшийся уже о потаённости этих записок, потеснил совесть, уговаривавшую закрыть чужую тетрадь, но я старался убедить себя, что памятная книжка попала ко мне не без желания автора.

На одном рисунке я невольно остановился надолго. Вписанный в пентаграмму скелет навевающего жуть крылатого существа живо напомнил мне позой витрувианского человека Леонардо, также расчерченный пропорциями и цифрами. Фальшивая в своей глубинной сущности и чуждая мне мода на творения великого мастера и его манеру шифровать свои записки вызвала у меня горечь и неудовольствие, но я как прикованный рассматривал фигуру, пока не услышал за дверью скрип от чьих-то крадущихся шагов.

Через мгновение некто постучал. От того ли, что разглядывание чужого дневника уже само виделось мне чем-то преступным, или от подспудного желания продолжить после чтение запретных страниц, но я спрятал книжку за пазуху. Едва успел я сделать это, как дверь отворилась, и мне пришлось принуждённо окрикнуть мажордома, уже ступившего бесцеремонно через порог. Он, правда, тут же извинился за вторжение, использовав для этого тональности, коими старшие понукают подчинённых слуг. Нехотя объяснив, что полагал комнату мою пустующей, ибо никто не ответил на стук, он не покинул её, а напротив, принялся вглядываться в окружающие предметы, но более всего в меня. Взгляд его нашёл я ещё менее искренним, нежели когда обещал он мне тёплую постель.

– Не попадала ли к вам одна кожаная тетрадь? – проскрипел он, и я чуть не вздрогнул. Подозрение, что дневник мне подкинули и теперь подослали слугу уличить меня в мнимой краже и унизить, мгновенно сменили мечты о причастности к этому делу Анны и вскоре совершенно окрепли. Одновременно мне казалось, что книжица упрятана плохо, и толщина её может быть выдаваема неестественно топорщащейся одеждой, посему я неловко замер рукой в нелепом движении.

– С чего вы взяли, что должна ко мне попасть одна кожаная тетрадь, а не, скажем, две?

Он усмехнулся, не пошевелив лицом, построению моего ответа или тому, что я мог напоминать ему смятой подушкой и глупым жестом карикатуру узурпатора.

– Персоной, чья честность не вызывает сомнений, сообщено, что, возможно, она у вас. В ней содержатся важные записи Их Сиятельства.

Умение его строить речи не менее хитро, чем я строил свои, выдавали в нём недюжинные способности и раззадоривали меня. Из его слов выходило, например, что моя честность, напротив, подлежит сомнению или, скорее, не подлежит сомнению моя нечестность.