Читать книгу - "Восхождение - Борис Сопельняк"

– Чтобы строить будущее, надо знать прошлое, – изрек он где-то вычитанную мысль. – Честно говоря, на документы, касающиеся России, я наткнулся случайно, а когда вчитался, уже не мог оторваться. Но, по большому счету, меня интересует совсем другое…Что именно, я расскажу, – после паузы добавил он, – но несколько позже, когда… когда нам придется на некоторое время расстаться.

– Это еще почему? – насторожилась леди Херрд. – Надеюсь, тебя не соблазнила испанка в поношенной кофте?

– Какая еще испанка?! – отмахнулся Борис. – Сейчас мне не до этого. Ты пойми, Ламорес, пойми самое главное: так жить дальше нельзя, и даже если захочется, то не получится. Европа сейчас, как перегретый паровой котел, еще чуть-чуть огня – и все взорвется: взорвется и полетит к чертовой матери! А огня подбросят диктаторы – это может быть Гитлер, Муссолини, а может, и Сталин. В Испании, кстати говоря, тоже не все ладно: если фашистом стал даже мой цирюльник, то можно представить, что творится в среде предпринимателей, торговцев и, возможно, в армии. Короче говоря, как писал пролетарский вождь Ленин: низы не могут, а верхи не хотят жить по-старому. И этой ситуацией нельзя не воспользоваться! – многообещающе закончил он.

– Вот уж не думала, что барон Скосырев станет цитировать Ленина, – усмехнулась леди Херрд. – Ты же с ним воевал и чуть было не победил.

– Если бы, – вздохнул Борис. – То-то и оно, что не победил… Но зато буквально вчера я узнал такое, – оживился он, – о чем не имеет понятия ни один москвич: я знаю родословную Ленина, а она до сих пор является одной из величайших тайн Советского Союза.

И Борис рассказал леди Херрд о найденных им в хранилищах библиотеки документах. Оказывается, происхождением Ульянова-Ленина газетчики начали интересоваться еще в начале века, но и он сам, и окружавшие его большевики это тщательно скрывали. Кто он такой, этот Ульянов-Ленин? Какого он роду-племени? Какая у него профессия? На какие деньги он живет сам и содержит партию? Почему он желает зла России и мечтает об ее поражении в войне? Почему среди его окружения так много евреев? Эти и многие другие вопросы задавали не только журналисты и политические деятели, но и те, кого называют обывателями.

Одно время ходил слух, что Владимир Ульянов чуть ли не столбовой дворянин, то есть дворянин старинного рода. Это далеко не так. Дворянского звания был удостоен его отец – Илья Николаевич Ульянов, который был директором народных училищ Симбирской губернии: право на это ему давало награждение орденом Святого Владимира III степени. Кстати говоря, новоиспеченный дворянин был не совсем русским: его бабка по фамилии Смирнова была калмычкой. Отсюда и несколько монголоидный тип лица его сына, будущего вождя революции Владимира Ульянова-Ленина.

Но если бы только это! Как оказалось, в жилах его матери, Марии Александровны, вообще нет ни капли русской крови. По материнской линии она полушведка-полунемка, в ее роду были перчаточник и золотых дел мастер по фамилии Орстед, шляпочники Новелиус и Борг, их жены из рода Нюман и Арнберг. А вот дочь прибалтийского немца Иоаганна Гросшопфа, Анна, вышла замуж за врача, Александра Дмитриевича Бланка. От этого-то брака и родилась Мария Бланк – впоследствии жена Ильи Николаевича Ульянова и мать будущего борца с царизмом.

Самое странное, что в собственноручно составленной родословной Мария Александровна ни слова не пишет о своем отце: кто он, что он, какого роду-племени – об этом ни слова.

Когда Скосырев, так и не выяснив, кто же он такой, Александр Бланк, уже готов был сдаться и сказал об этом синьоре в когда-то синей кофте, та как-то загадочно улыбнулась и кивком пригласила неотразимо привлекательного читателя в комнату с огромным сейфом.

– Здесь то, что до поры до времени не подлежит оглашению, – заметно волнуясь, не просто сказала, а изрекла она. – Здесь – государственные тайны, разглашение которых может привести к непоправимым последствиям. Поэтому без указания из Барселоны я не имею права выдавать ни одного документа, – поджав вчера еще бесцветные, а сегодня хоть и немного, но все же подкрашенные губы, закончила она.

Борис все понял и, внутренне усмехнувшись, мол, и ты туда же, полез вроде бы за носовым платком, а сам незаметно приоткрыл флакончик, предназначенный отнюдь не для библиотечных дам. Когда синьора оказалась в облаке, состоящем из аромата ливанского кедра, настоянном на горном эдельвейсе, у нее задрожали колени и, не вытирая жарко повлажневших глаз, она решилась на должностное преступление.

– Но ведь синьор не журналист, – неожиданно мелодичным голосом продолжала она, – и с этим документом в редакцию не побежит?

– Ни в коем случае! – прижал руку к сердцу Борис. – Наука, которую я представляю, – решил он врать до конца, – не терпит никакой огласки.

Тут же загремели ключи, и через мгновение пребывавшая в счастливом волнении синьора и готовая отдать обаятельному читателю не только бумаги из сейфа, но и то, что свято хранила долгих тридцать лет, раскрыла стальные дверцы и протянула Скосыреву убористо исписанный листочек.

То, что прочитал Борис, повергло его в неподдельное изумление! Оказывается, деда Ленина звали вовсе не Александр, а Израиль, а еще точнее – Сруль. Родился он на Украине, в простой мещанской семье. Его отец был мудрым человеком и понимал, что детям надо дать образование, поэтому отправил Сруля и его брата Абеля в Житомир, где они поступили в уездное училище. Учились братья хорошо и, конечно же, мечтали о получении высшего образования, но мешала так называемая черта оседлости: ни в один университет евреев, вернее, иудеев, не принимали.

И тогда их дядя, известный столичный купец, посоветовал отречься от своей веры и принять христианство. Поразмышляв и испросив согласие отца, братья крестились и стали правоверными христианами, а проще говоря, выкрестами.

Этого было достаточно, чтобы устранить какие бы то ни было препятствия для поступления в университет. Но Сруль, а теперь Александр Бланк, решил стать врачом и поступил в Медико-хирургическую академию. По окончании академии Александр Бланк некоторое время работал земским врачом в Смоленской губернии, а потом в петербургской больнице Святой Марии Магдалины.

– Теперь ты понимаешь, – горячился Борис, бегая вокруг леди Херрд, – почему в окружении Ленина было так много евреев! Рыбак рыбака видит издалека – тут уж, как говорится, из песни слова не выкинешь. И то, что во время войны его называли немецким шпионом, тоже понятно: он же на четверть немец. Эх, не поймали его тогда! – досадливо вздохнул он. – Будь Керенский порасторопнее и поставь Ленина к стенке, вся наша жизнь сложилась бы иначе. Я уж не говорю о России: никакой Совдепии не было бы и в помине… А-а, ладно, – махнул он рукой, – проехали. Хотя, конечно, жаль, что все это нельзя опубликовать, скажем, в той же «Правде» – вот было бы переполоху!

Для леди Херрд все эти изыскания, переживания, рассуждения и рассказы были чем-то вроде китайской грамоты: ни о Ленине, ни, тем более, о Керенском она понятия не имела, и уж совсем не могла постигнуть ликования своего барона, когда тот обнаружил следы еврейской крови в большевистском вожде. А когда через пару дней Борис ворвался в номер с криком: «И не было никакого опломбированного вагона!» – она даже испугалась.