Читать книгу - "На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин"

ревеня. По небу бежали маленькие дымчатые облачка; далеко, на горизонте, тянулась голубая, зубчатая линия Нурытан-тау.

IV. Поцелуй

По мере того, как солнце подымалось все выше, жара становилась все невыносимее. Знойная мгла сменила прозрачность утреннего воздуха, и горячий воздух дрожал, протягивая вдали колеблющиеся линии миражных озер. Сквозь эту дрожащую мглу все предметы принимали значительно большие размеры: сухой стебель полыни, торчавший в тридцати шагах от путников, казался росшим вдали раскидистым деревом; кучки старого конского помета принимали вид нагроможденных в груды камней; едва заметный бугор поднимался горою, а неподвижно сидящий на нем степной ворон, словно гигантское привидение, медленно поворачивал направо и налево свою хищную голову. Вот он заметил приближение людей: медленно взмахнул своими сильными крыльями, медленно слетел, словно сполз, с песчаного бархана, мелькнул темным пятном, стелясь над самою землею, и тяжело опустился на оголенные верблюжьи ребра.

Тихо было в воздухе: свежий, порывистый утренний ветер сменила полная неподвижность, только вдали одинокая струя вихря, встретившись наискось с другою подобною, блуждающею струею, подняла винтом вороха легкой пыли, высоко вытянула этот дымчатый столб и, перегнув, понесла его в сторону, мелькая клубами оторванного перекати-поля.

Два волка выбежали из какой-то лощины, остановились, приподняв переднюю лапу, и, насторожив уши, потрусили собачьею рысью в глубину беспредельной степи.

Тяжело идти пешком в этих ватных халатах, заправленных к верховой посадке. Сафар давно уже бросил свой мультук с раструбом. Остальные поснимали с себя клынчи и пояса и навьючили все это на спину Батогова.

Пот струился по чумазым, лоснящимся лицам, липкая, густая слизь склеивала растрескавшиеся губы, и все чаще и чаще спотыкались усталые ноги.

Жажда усилилась. До Гнилых колодцев было еще далеко, а солоноватые затоны давно уже остались сзади, и кругом, куда только ни хватал глаз, все была мертвая сушь, и даже вся зелень исчезла, выжженная почти отвесными лучами солнца.

– Кабы воды немного, – сказал кто-то.

– Эх, не напоминай, – крикнул узбек, – что, или приставать начинаешь? – заметил он Батогову, который сильно споткнулся и чуть не упал под своим тяжелым вьюком.

– Дойду, небось, – ответил Батогов. Он понимал, что беда ему будет, если он ослабеет прежде своих мучителей. Его не понесут на руках, а просто-напросто бросят посреди степи, да это еще бы не беда, а то, что не всего бросят целиком, а голову унесут с собою – все-таки трофей, а за подобные трофеи, кроме славы батыра, бухарский эмир Музафар дает по цветному халату (награда весьма почетная) да вдобавок по золотому тилля1 (также не безделица).

Не жаль было расстаться с жизнью – она не больно красна была в данную минуту, но надежда на побег, на какое бы то ни было избавление, поддерживала силы Батогова. Да, кроме того, крепкая натура пленника не скоро поддавалась всяким толчкам, моральным и физическим, к числу последних относились и те почти непрерывные подхлестывания нагайкой, которыми, от скуки, должно быть, забавлялся сзади идущий барантач.

– Эй! Сафар! – крикнул впереди идущий.

– Ну, – отозвался Сафар.

– Ты что видишь?

– Где?

– Во впереди, прямо напротив… видишь?

– Камень, должно быть.

– Человек лежит.

– Нет, это халат верблюжий брошен, – сказал узбек.

– Нет, что-то очень велико… верблюд дохлый.

Путники тем временем ближе подошли к странному предмету. Обманчивая мгла сильно изменила как размеры, так и самые формы лежавшего…

– Куржум (сумка), – крикнул узбек первым.

– А в куржуме дыня, та, что я, помнишь, взял в кишлаке, – сказал один из джигитов.

– Эк куда твоя лошадь забежала!

– Нет, передние потеряли, сумка-то не твоя.

– Не моя – что же там?

– Круглое что-то…

– Тащи.

Вытащили это круглое. Тот, кто тащил, ухватил это круглое за уши и поднял кверху.

– Ишь ты, – сказал Сафар.

– А что, с твоей будет пара? – обратился к Батогову тот, который держал в руках круглое, и быстро поднес это к самому лицу Батогова. Тот отшатнулся.

– Или не узнал? – хрипло засмеялся джигит.

Батогов отворотил свое лицо и сплюнул: в него пахнуло протухлым мясом.

Он узнал эту голову, узнал эти глаза, полуприкрытые, мутные, словно застывшее сало, эти щеки угреватые, эти усы, взъерошенные, рыжие…

Рука, державшая голову Брилло, прихватила большим пальцем за левую щеку и вздернула ее кверху: страшное лицо засмеялось, наискось оскалив позеленелые зубы.

– Ну, не отворачивайся! – крикнул джигит Батогову. – Юнус, держи его, что он вертится?

Юнус схватил сзади Батогова за уши, так точно, как тот джигит держал голову Брилло.

– Целуйтесь, собаки, целуйтесь… Давно не видались…

Батогов чувствовал, как какая-то страшно вонючая, холодная масса плотно прижалась к его лицу… у него зазвенело в ушах, в глазах стало темно: земля вдруг стала уходить из-под ног. Он упал…

– Постой, не режь, может, очнется, – чуть слышится Батогову.

– Зачем дурить было?

– Да ну, не тронь.

– Что ж тут с ним стоять на месте?

Батогов очнулся и открыл глаза. Прямо перед ним сидел на корточках джигит, одною рукой нажал он ему лоб, а в другой держал нож и раздумывал о чем-то. Остальные стояли вокруг.

Батогов судорожно рванулся и, несмотря на то, что руки его были связаны, быстро вскочил на ноги. Джигит отшатнулся и упал. Все захохотали.

– Говорил – очнется, – произнес Сафар.

– Очнулась собака, – крикнул, поднимаясь на ноги, упавший и вытянул Батогова плетью.

Пошли дальше. Это был день тяжелых испытаний. Раза два совсем изнемогавшие путники садились отдыхать, но какой это был отдых? Под жгучим солнцем, без капли воды… К вечеру, наконец, завидели чуть черневшуюся вдали точку, в которой Сафар узнал маленькую мулушку над степным колодцем.

Вид этой точки, мало-помалу выраставшей перед глазами, поднял немного дух беглецов, и они даже шагу прибавили, приближаясь к желанной цели.

V. Гнилые колодцы

На всех караванных путях, пересекающих необозримые степи Центральной Азии, встречаются местами оригинальные каменные сооружения, цель которых обозначать степные колодцы и цистерны и предохранить их от песчаных заносов. Сооружения эти достигают колоссальных размеров, и тогда они служат пристанищем для путников, которые, свободно размещаясь под сводами строения, защищены в нем и от дождя, и от снега в зимнее время, и от порывов свободно разгуливающего по степям холодного ветра. Эти последние постройки называются арабатами, то есть дворами, куда можно завести арбы (повозки), хотя чаще они служат приютом для четвероногих повозок – верблюдов и лошадей, так как на многих караванных путях двухколесная арба составляет более чем редкое явление.

Бог весть, когда и кем строились эти здания. Современный туземец – бродячий кочевник или заезжий торгаш при караване – разинув рот, осматривает это гигантское сооружение и недоумевает: человеческими ли