Читать книгу - "Утерянное Евангелие. Книга 2 - Константин Стогний"

— А чего, Петрович? — с наигранной обидой восклицал в ответ Игорь. — Я, может быть, влюбился в первый раз в жизни. Вот останусь тут! Приму сомалийское гражданство и женюсь, стану… скотоводом.

— Да ты на себя посмотри, скотовод! Тебя ж ни один верблюд не выдержит! — не унимался Лавров.

— Меня?! Да я меньше тебя вешу!

— Характера твоего дьявольского не выдержит! — поправился Виктор.

— А-а-а, ну это да. Скажу честно, Петрович, будь я девкой — я бы за самого себя замуж не вышел…

Оба засмеялись, но даже сквозь шутки Виктор прекрасно видел, что Хорунжий влюбился серьезно. А иначе зачем взрослому мужику среди ночи выходить курить на крыльцо и тяжело вздыхать, глядя на луну?

«Да, любовь зла. Полюбишь и… Ладно, ладно. Ты на себя посмотри, — думал Виктор, наблюдая за Хорунжим из глубины поликлиники. — Да и Лейя — не козел, а очень приятная девушка. Восемнадцать лет… А Машке моей сколько? Уже шестнадцать? Гос-с-споди, Лавров, какой ты старый!» Виктор находил в себе силы шутить и смотреть на мир через призму иронии в любом положении. Даже сейчас, когда с одним из товарищей беда, когда экспедиция еще не достигла цели и неизвестно, что ждало их завтра, засыпая, он весело думал обо всем. Наверное, это и было самым правильным. Такая жизненная позиция помогала украинскому журналисту в любых ситуациях.

* * *

Февраль в Сомали — жаркое лето. На кровавые раны слетаются мухи в надежде отложить яйца. Поэтому каждая травма, каждая царапина — путь к заражению любой инфекцией.

— Знал бы ты, мистер Лавров, что здесь было пятнадцать лет назад, когда люди умирали каждый день.

Да, Виктор знал, что еще в 92 году в Сомали, где в полнейшее безвластие разгорелась гражданская война, каждый день, по статистике, умирали около тысячи человек. Умирали от голода и от болезней. Тогда-то еще совсем молоденькая Анисса решила стать врачом, чтобы дарить людям надежду на жизнь.

Рассказывая это, Анисса обрабатывала рваную рану скотоводу, плечо которого потрепала гиена. Виктор помогал ей.

— Подержи ему ноги, мистер. А то будет брыкаться… — попросила Лаврова врач и тут же обратилась к пациенту: — Потерпи, Нконо, немного пощиплет.

Руки мужчины были привязаны к подлокотникам. Виктор обхватил ноги маленького сомалийца, сидящего в медицинском кресле, своей громадной ручищей. Анисса принялась мазать рану скотовода каким-то остро пахнущим препаратом. Тот, которого звали Нконо, взвыл и заерзал, но Лавров был начеку и держал сомалийца словно в тисках. Скотовод принялся громко ругаться, выкрикивая что-то на своем. Виктор и Анисса переглянулись, и женщина смущенно отвела глаза.

— Я все равно не понимаю, — успокоил Виктор. — …Но догадываюсь о содержании сказанного. А ты, наверное, благодаря практике умеешь ругаться на всех языках мира?

— О-о-о-у. Это да, — протянула Анисса, и оба засмеялись.

Это утро выдалось небогатым на пациентов. Можно было вздохнуть свободнее. Во дворе было всего три семьи с непоседливыми детьми, которые дразнили маленькую Локи — мартышку, живущую в миссии и неизвестно кем привезенную и окрещенную таким неафриканским именем^[12]. Проказница, похожая на маленького человечка, славилась тем, что мастерски выкручивала лампочки и била их об асфальтированную площадку неподалеку от поликлиники. А еще она была любимицей старого сторожа и всегда радовалась орешкам, которые он доставал из засаленного бокового кармана своей куртки. Сейчас Локи никак не реагировала на глупых крикливых детишек. Сидя на дереве, она просто смотрела по сторонам своими большими голубыми глазами, словно хотела сказать: «Ай, дайте же мне покоя».

— Обезьяны — это души умерших детей, — послышался старческий голос.

Это был тот самый сторож, который не понимал Виктора, когда той ночью они привезли умирающего Маломужа. Сейчас он на удивление хорошо говорил на английском.

— Что ты говоришь, Аворебзак? — ошеломленно проговорил Виктор.

— Ху-ур. Меня зовут Ху-ур… — многозначительно ответил старик и продолжил свой рассказ:

— …Обезьяны не любят детей. Кусают, царапают и обижают их. Древние говорили, что так они мстят людям за то, что их когда-то не уберегли. Это было задолго до того, как пришли белые завоеватели.

Очень пожилой сторож с постоянно слезящимися глазами, почти совсем лысый от старости, с выпавшими бровями и ресницами шамкал беззубым ртом. Он явно не веровал ни в Христа, ни в Аллаха. У него были свои боги, языческие. Имя старика тоже было совсем не мусульманское, а страшное древнесомалийское и совершенно дикое. Хуур — вестник смерти. Так получилось, что старый африканец был тезкой гигантской мифологической птицы, по поверью, пролетающей над сомалийским домом, когда кто-то умирает или скоро умрет.

— Ты говоришь на английском, Хуур? — с укоризной в голосе спросил Виктор. — А почему молчал две ночи назад, когда я привез своего раненого друга?

— Ты белый. Я не доверяю белым, — без тени смущения ответил Хуур.

— А черным ты всем доверяешь? — провокационно спросил Лавров. Сказать по правде, он был несколько обижен таким отношением старика.

— Нет, — сказал сторож, не раздумывая. — Но меня учили: не верь белому.