Читать книгу - "За скипетр и корону - Грегор Самаров"

И генерал с выражением покорности судьбе поудобнее устроился в кресле.

— Я должен признаться, — отвечал Мединг, — что мне подобная идея никогда еще не приходила в голову. Я предпочитал оставаться в неведении и без оглядки топить в Лете темные моменты, которые приходится проводить в этой salle des pas perdus^[34].

— Вы еще молоды и не предаете значения времени, — отвечал генерал, — но я…

В эту минуту раздался громкий звонок. В дверях появился камердинер и пригласил Мединга к королю.

Мединг, почтительно раскланявшись с генералом, отправился в комнаты короля.

В кабинете, окна которого были широко раскрыты в сад, а все углы заполонены группами цветущих растений, за четырехугольным письменным столом сидел король. Георгу V было тогда сорок шесть лет, это был красивый мужчина в расцвете сил. Классически правильные черты его лица сияли веселостью и добродушием, нисколько не умаляя королевского величия, которым он был преисполнен. Слегка приподнятые белокурые усы покрывали верхнюю губу, и никто с первого взгляда не мог бы догадаться, что этому оживленному и подвижному лицу недостает зрения. Возле короля у стола стоял тайный советник Лекс, маленький худенький человечек, с густыми седыми волосами, умным лицом и скромной, почти застенчивой манерой. Он торопливо прибирал бумаги. У ног короля лежал маленький черный кинг‑чарлз.

— Здравствуйте, любезный Мединг, — заговорил король своим громким чистым голосом, — рад вас видеть. Садитесь и скажите, что нового. Что говорит общественное мнение в моем королевстве?

Мединг низко поклонился и сел на кресло против короля. Лекс между тем успел собрать свои бумаги и ушел.

— Общественное мнение, — начал Мединг, — очень взволновано, ему сильно хочется задержать войну и, главное, побудить Ваше Величество примкнуть к Австрии и открыто восстать против Пруссии.

— Отчего же так? — спросил король. — Давно ли наша разлюбезная оппозиция так восхищалась мечтой о прусском преобладании?

— Мудрено решить, Ваше Величество, отчего — тут в ходу так много разных влияний, но суть в том, что общественное мнение Ганноверского королевства желает союза с Австрией.

— Странно, — промолвил Георг V, — то же самое говорил мне вчера граф Декен. Он мне показался ярым австрийцем.

— Граф Декен, — отвечал Мединг, — говорит в духе великогерманского союза, который основал, — он большой поклонник Бейста.

— Знаю, знаю, — сказал король, — так, стало быть, он был прав, уверяя меня, что все хотят войны с Пруссией и в особенности армия, то есть молодые офицеры?

— Он прав, Ваше Величество.

Король задумался.

— Что же вы делаете против этого течения? — спросил он.

— Стараюсь успокаивать, разъяснять, насколько хватает моего влияния в прессе, потому что считаю это течение опасным: оно вовлечет нас в войну, а война поставит Ганновер в чрезвычайно рискованное положение.

— Совершенно справедливо, — живо заметил король, — надо предпринять все меры, чтобы успокоить это воинственное антипрусское настроение. Я глубоко проникнут убеждением, что в добром согласии обеих великих держав Германского союза заключается единственная надежная основа благосостояния Германии, и вы знаете, как я лично заинтересован в том, чтобы оно не нарушалось. Вам известна также цена, которую я придаю прусскому союзу — меня называют врагом Пруссии, но в сущности, это неправда. Я только стою за свою полную самостоятельность, но никто сильнее меня не проникнут желанием жить с Пруссией в дружбе и мире. Те, кто желает нарушить эту дружбу, не понимают истинных интересов обоих государств. В Берлине много толкуют о политике Фридриха Великого, но вовсе ее не понимают! Какое высокое значение придавал Фридрих Второй союзу с Ганновером, видно уже из того, что он уступил ганноверскому правительству лучшего своего полководца, герцога Брауншвейгского. И какие прекрасные последствия имел этот союз, хотя и был направлен против Австрии! Ах, если бы в моей власти было сохранить добрые отношения между Австрией и Пруссией! Но уж если, Боже сохрани, дело дойдет до разрыва, я не намерен примыкать ни к той, ни к другой стороне.

Король высказал это с той определенностью и ясностью, с какою всегда высказывался перед своими исполнителями во избежание всяких недоразумений.

— Весьма счастлив, — отвечал Мединг, — что сумел действовать согласно видам Вашего Величества, тем более что мое положение в этом кризисе, как прусского уроженца, в высшей степени тягостно.

— Не предавайтесь пустым опасениям, — сказал король со свойственной ему приветливой улыбкой, — я знаю, что вы искренно преданы мне и ганноверским интересам. Вам известно, что я считаю общественное мнение шестой великой державой Европы — пожалуй, первой из них, — и потому дорожу дружбой прессы, органом этой державы. Я желаю слышать, что думает и говорит народ, а в правительственных газетах хочу доводить до его сведения мои собственные соображения и намерения — только таким путем может быть достигнута ясность отношений между мной и моими подданными и целиком обеспечено благосостояние как престола, так и страны. Вы так отлично меня понимаете и действуете как нельзя более в моих интересах. Спасибо вам. — И король ласково протянул Медингу руку.

Мединг встал и почтительно поцеловал ее.

— Ваше Величество всегда позволяли мне, — заговорил снова Мединг, — высказывать во всех вопросах внешней и внутренней политики мое мнение прямо и откровенно. Это милостивое позволение крайне необходимо для выполнения трудной задачи, возложенной на меня Вашим Величеством. Я должен всеподданнейше просить вас и в этот, по моему мнению, в высшей степени серьезнейший момент, позволить мне прямо и откровенно высказать мое непоколебимое убеждение.

— Говорите, говорите, я вас слушаю с величайшим вниманием, — сказал король, откидываясь на спинку кресла и слегка подперев голову рукой.

— Вашему Величеству известно, — сказал Мединг, — что в настоящее время mot d’ordre^[35] немецкой и почти всей европейской дипломатии — не верить в возможность войны между Пруссией и Австрией. Это отчасти напоминает страуса, прячущего голову, чтобы не видеть опасности.

— Вы, стало быть, верите в войну? — спросил король.

— Я вижу, Ваше Величество, что вопрос зашел слишком далеко и возврат уже немыслим. Помимо слухов, доходящих из Вены и Берлина, я убеждаюсь в неизбежности войны из положения, принятого официальной и официозной прессой Пруссии и Австрии.

— Она, говорят, высказывается в самом миролюбивом тоне, — вставил король.

— Именно поэтому‑то я и думаю, что в обоих лагерях готовы на всякую крайность. Если б вопрос шел только об угрозах и имелся в виду лишь один дипломатический компромисс, то правительственные газеты метали бы громы и молнии. Но меня тревожат именно эти мирные заявления. Каждый ищет лучшего casus belli^[36] и хочет свалить вину разрыва на своего соперника. Я убежден, что война будет объявлена в самом скором времени, если не совершится какое‑нибудь чудо. Граф Платен, однако, не хочет этому верить.