Читать книгу - "Клад адмирала - Валерий Привалихин"

– Считаю, может, к лучшему, что нет связи.

– То есть?

– Без всяких то есть. Прежде чем начальству докладывать, нужно проверить. Мало ли чего написал. Место узнать нужно.

– Не скажет он нам.

– Скажет. Услышит то, что хочет, и скажет. Сейчас я сам с ним потолкую, не вмешивайся.

Тютрюмов открыл дверь и позвал старшего лейтенанта.

– Мы переговорим с Новониколаевском, – сказал, отрекомендовавшись. – Завтра в середине дня приедут из Сибревкома. Вашу просьбу служить во флоте рассмотрят. Спецы нужны. Будете на флоте, если на службе у Колчака не усердствовали…

– Конвой не участвовал в боях, – сказал Взоров. – То есть в критические, самые последние недели часть офицеров конвоя была на передовой. Мне не привелось.

– Тем лучше… А вот в Москву сообщать Сибревкому пока не о чем. Увезти могли золото. Да и место лишь по названию трудно найти. Здешние названия часто повторяются. На иной версте по два‑три одинаковых. Промысловики даже путаются.

Взоров отрицательно покачал головой:

– Рыбацкое становище Сопочная Карга.

– Что? – переспросил Тютрюмов.

– Место, где убивали меня…

Украдкой Тютрюмов подмигнул секретарю укома: вот, мол, как надо вести разговор.

– Есть такое, – подтвердил. – Напрямую верст десять отсюда. Но там около озера нет избы, как вы утверждаете. – Начальник чоновского отряда кивнул на стол, где лежали исписанные рукой Взорова листки.

– Есть, – тихо, но твердо возразил Взоров.

– Противник мог перед дуэлью и соврать, – сказал секретарь укома. – Назвать другое озеро.

– Исключено. Абсолютно ему не было смысла лгать.

– Второй Сопочной Карги вроде бы нет у нас, – помолчав, проговорил секретарь укома.

– Нет, уверенно кивнул Тютрюмов. – Бывал я на том озере весной. Помню: избы около него нет.

– Есть, – упрямо повторил Взоров.

– Чем гадать, лучше съездить туда. На месте видней, – предложил начальник чоновского отряда. – Как? – обратился к Взорову.

– Согласен, – ответил старший лейтенант.

– Хорошо бы обернуться до приезда губернского начальства. Утром рано выехать. Как? – Командир местных чоновцев посмотрел на Взорова.

– Согласен, – опять односложно ответил Взоров.

– Тогда на рассвете выедем.

– Лошади твои. – Секретарь укома отпер сейф, положил туда заявление Взорова и сданный им наган.

– Об этом не беспокойся. В полшестого будут у крыльца. – Тютрюмов посмотрел на часы. – Пойду соснуть.

Остановившись у порога, спросил:

– А что с милиционером? Долго ему сидеть в коридоре?

– Пусть к себе идет. Я скажу.

– Сам отправлю. – Тютрюмов скрылся за дверью.

Некоторое время, оставшись вдвоем, молчали. Потом Прожогин снял висевшую на вбитом в стену гвозде шинель, протянул Взорову, указал на жесткий диван.

– Ложись, отдыхай.

– А вы?

– Посижу еще. Описать все положено. Как появился ты, что рассказал тут…

Старший лейтенант скатал шинель, пристроил вместо подушки, стянул пыльные сапоги и лег на спину, глядел в серый, давным‑давно не беленный потолок. В кабинете стало сумрачней. Это секретарь укома подкрутил фитилек керосиновой лампы, убавил освещение.

– Ты каждый день Колчака видел? – спросил.

– Почти каждый. Когда как, – откликнулся Взоров.

– Правду говорят, будто он кресла ножом кромсал, когда не в духе бывал?

– Не знаю. Я не видел.

– А что любовница у него была?

– Не любовница – жена. Тимирева Анна Васильевна.

– Ты о ней как‑то прямо‑таки уважительно.

– Анна Васильевна была сестрой милосердия.

– Хороша сестричка милосердия. Спала с палачом.

– Я не могу разделить такой оценки адмирала. – Взоров вспыхнул, хотел было подняться.

– Ладно, ладно, – примирительно сказал Прожогин. – При мне разрешаю не разделять. А при других – совет: помалкивай. Понял?

– Понял.

– В Питере‑то мать‑отец?

– Никого. Мать умерла в Марселе. Нынче сорок дней.

– Да‑а… – Прожогин вздохнул. – И у меня ни родной души на белом свете в тридцать пять… Спи. А то так ничего и не напишу.

Спустя минут двадцать намаявшийся, намытарившийся за гражданскую на одному ему ведомых сибирских и дальневосточных сухопутных дорогах бывший морской офицер, колчаковский телохранитель, спал.

Прожогин посмотрел на него, подумал, что надо бы его отправить поскорее в Новониколаевск, захотел узнать, ожидается ли днем поезд туда, снял трубку. Телефон молчал. Теперь уж и по городу не позвонить никому. Чертыхнулся про себя, зевнул и взялся опять за перо…

Как и заверял начальник Пихтовского чоновского отряда Тютрюмов, ровно в половине шестого, за час до рассвета, три добрых верховых жеребца были около здания укома.

Собирались недолго. Минуты – и подковы коней глухо стучали по немощеной проезжей части тихой, наполненной лишь легким шелестом тополиных листьев центральной улицы – бывшей Большой Московской, а с недавних пор Пролетарской.

В нехотя уходящих сумерках смутно прорисовывались одно‑ и двухэтажные дома, в большинстве бревенчатые и редко – каменные, оштукатуренные.

Свернули в переулок и вскоре пересекли рельсовые пути. Где‑то поблизости, справа должен находиться железнодорожный вокзал. Старший лейтенант всматривается и не увидел его: предрассветный туман скрывал самое красивое здание уездного городка.

Взоров довольно хорошо помнил дорогу: в предыдущий раз, оказавшись за окраинными домами, по глубокому извилистому логу ехали, забирая вправо, потом – по равнине, потом – между высокими, похожими на гигантские грибы стожками…

И сейчас командир чоновского отряда за околицей направил своего жеребца тем же путем; так же спешивались, выбираясь из лога. То, что с ноябрьской ночи врезалось в память старшего лейтенанта снежной равниной, открылось теперь в лучах предосеннего восходящего солнца таежным буйнотравным лугом.

Дальше ехали между крупными, достигавшими высоты в три, а то и четыре аршина кочками, поросшими жухлыми, грязно‑желтыми пуками травы. Расширявшиеся кверху кочки выглядели уродливыми столбиками. Взоров понял: их‑то во время поездки в ночь на девятнадцатое ноября он и принял за стожки. Вид стожков придавал кочкам облепивший их снег… Почва вокруг кочек была болотистая, зыбкая. Гнилая вода под копытами коней чавкала.

Ехали молча – сказывалась проведенная почти без сна ночь.