Читать книгу - "Наследник императора - Александр Старшинов"

Сейчас, поднимаясь по склону к западным воротам крепости, центурион отмечал, что прав был Лонгин: не отыскал бы Приск с первой попытки дорогу к дакийской столице: густой еловый лес покрывал огромную гору, и казалось, что здесь вообще нет никакой дороги, только узкая тропка вдоль говорливого ручья — наверное, уже сотого по счету, что повстречались им в пути. Дымы поднимались там и здесь среди деревьев — дымы очагов на многочисленных жилых террасах. Сколько именно там обитает народу, можно было только догадываться. Когда, вильнув в который раз, тропинка вывела путников к воротам, Приск с изумлением уставился на каменную кладку и стены, окружавшие крепость. Впечатление было такое, что камни для дакийской столицы боги Дакии сбрасывали строителям с неба: как привезти их сюда по горной тропе, римлянин представления не имел. Уже вечерело, и над столицей поднималось алое зарево — это пылали плавильные печи Сармизегетузы.

— Децебал говорил мне однажды, что его столица построена на священной горе Когаионон, — сказал Лонгин. — Сам Замолксис жил здесь в пещере три года, пока все остальные считали его умершим. А потом он вновь объявился перед учениками и поведал им тайну своего учения.

— Так в толще Палатина укрыта священная пещера волчицы? — отозвался Приск.

— Что-то в этом духе, — кивнул Лонгин. — Эту гору теперь охраняет сам Замолксис-Гебелейзис. Так что простым смертным никогда ее не взять — бог испепелит их молниями.

— Тогда, прежде чем штурмовать гору, позовем Замолксиса жить к нам в Рим, — предложил Приск.

— Думаешь, Децебал так легко его отпустит? — усомнился Лонгин.

Приск невольно поежился, подходя к воротам. Кто знает — не поразит ли дакийский бог своей молнией Приска лишь за то, что он римлянин. Но опасался центурион напрасно: небо не разверзлось, и молнии не засверкали.

Пройдя ворота, центурион очутился на мощеной дороге. Здесь столпилось немало народа посмотреть на вновь прибывших. Сабинея и его спутников встречали радостными криками, Лонгина и Приска — грозным, почти звериным воем. Мальчишки выскакивали им навстречу, скалили зубы, вскидывали руки так, будто не руки то были, а звериные лапы с острыми когтями, приплясывали, изображая, что дерут добычу когтями. Какой-то человек сказал:

— Отсюда вам не уйти.

Сказал на латыни. Приск обернулся на этот тихий хрипловатый голос. И невольно вздрогнул — лицо незнакомца было страшно изувечено двумя ударами фалькса (что именно фалькс, центурион определил безошибочно, ни гладиус, ни спата не оставляют таких шрамов). Человек помедлил и отступил. Потом опустил седую голову, накрыл ее полой плаща и исчез в толпе.

Еще одна дорога уходила влево — к царскому дворцу на холме, что господствовал над вершиной. Но самое высокое место в крепости занимал не дворец, а деревянная смотровая башня — с нее наверняка вся гора была видна как на ладони. Дворец Децебала вряд ли мог поразить римлянина роскошью: каменный фундамент, бревенчатый верх, крыша из массивной дакийской черепицы. Пожалуй, только терраса с резными столбами выглядела по-царски внушительной. Ниже дворца и ближе к восточной стене стояли вплотную друг к другу три деревянных казармы царских телохранителей. Дворец Децебала окружали круглые домики с крышами, крытыми дранкой. Возле стен крепости расположились мастерские, в основном плавильные, как и в Фетеле-Альбе. На территории маленькой в общем-то крепости народу собралось в избытке, гул голосов заглушал звон молотов по наковальням, ржание лошадей, блеяние, лай. Возможно, часть выселенных с равнин даков перебралась именно сюда, в столицу: Приск заметил, что в толпе возле крошечного импровизированного рынка и возле мастерских полно женщин и детей. Ему сделалось вдруг неуютно, зябко: вспомнилось, как самому пришлось бежать из родного дома после смерти отца. Он очень хорошо понимал неприкаянность этих людей. Впрочем, в одном они сильно отличались от римлянина: изгнанники с надеждой, почти с обожанием смотрели на Децебала, юному же Приску в те дни вот так не на кого было смотреть.

Царь, давно опередивший отряд Сабинея, теперь встречал гостей-пленников, стоя на террасе дворца, — огромный, сутулый, будто придавленный к земле непосильной тяжестью. Длинные, седые уже волосы рассыпались по плечам, мешаясь с завитками еще хранящей рыжеватый оттенок бороды. Снова Приск отметил холодный, почти безумный блеск в глазах повелителя даков: как будто Децебала изнутри медленно сжигал неугасимый огонь.

— Рад приветствовать тебя, легат Гней Помпей Лонгин. — Децебал говорил так, будто не видел Лонгина и его спутников у подножия Баниты, и только теперь они встретились впервые. Царь сделал широкий жест в сторону распахнутой дубовой двери. — Приглашаю на трапезу тебя и твоего центуриона.

Один из коматов тут же оттеснил вольноотпущенника.

— А также Асклепия, — уточнил Лонгин.

Царь глянул на дрожащего то ли от страха, то ли от холода грека.

— Не сотрапезник для воинов, — заметил царь. — Лишь избранные допускаются к трапезе царя, с рабами, даже бывшими, царь за один стол не садится, в отличие от вас, римлян. Я велю накормить его, но в другой комнате.

Лонгин помедлил и кивнул, Асклепия тут же увели на кухню.

Во дворце было не только тепло, но и дымно; видимо, нелучшая печь стояла на царской кухне. Столовую же обогревали три бронзовых жаровни с алыми, слабо тлеющими углями, волны мягкого тепла растекались от них и ласкали, будто женские руки. Один из прислужников все время подносил из очага новые угли.

После холода дороги обволакивающее тепло царской трапезной погрузило Приска в состояние почти сладостное — смесь легкой дремы и блаженной сытости.

За столом, кроме царя, восседали еще четверо даков. Подле Децебала было место его младшего брата Диега. Диег — испытанный воин, о котором сказывали, что он командовал армией даков в битве близ Дуростора.[50]За столом Диег почти все время молчал, лишь иногда вставляя пару слов, и к концу обеда Приск так и не понял, что у него на уме. Однако помнил, что человек этот дрался рьяно. Его фалькс пустил столько крови, что ею можно было наполнить целую амфору.

Рядом с дядей расположился младший сын царя Котизон — годами и силой уже воин, но лицом еще мальчишка. По другую руку от Децебала сидел немолодой знатный дак в суконной шапке, круглолицый, толстогубый, с выдающимся вперед лбом и тяжелыми надбровными дугами. Этого человека Приск вроде бы видел прежде, но не мог вспомнить, как того звать. Когда царь, обращаясь к нему, назвал дака Везиной, Приск вспомнил наконец, что видел этого человека на поле боя, когда пилеат швырнул в атаку на римские легионы плохо обученных крестьян и охотников, бездарно построенных по римскому образцу. Приск был уверен, что это отец того парня, что пытался принести центуриона в жертву Замолксису.

«Жаждущий стать верховным жрецом», — напомнил Приск сам себе. Судя по всему, этот человек был очень опасен.

Четвертым из даков за столом занял место Сабиней, обычный комат, которого Децебал, видимо, приблизил к себе исключительно за смелость и преданность.