Читать книгу - "Потоп - Михаил Алексеевич Ланцов"

— Интересно? Мне казалось, что ты довольно прохладно относился именно к Голландской Ост-Индской компании.

— И Английской. Но нет. Тут дело в другом. Что не меняет ситуации. Я правильно понимаю, кто-то в этой компании ищет дружбы с нами?

— Да.

— Для торговли в России?

— Не могу сказать, но мне показалось их интересы шире.

— А эти девицы откуда? Ты их опросила? Судя по их физическим данным, я могу предположить, что тяжелым физическим трудом они не утруждали себя. Да и вообще, они хоть и стройны, но не похоже, чтобы они голодали.

— Мне сказали, что в Африке все такие. Только обычно ликом страшны.

— Тебя обманули. Страхолюдин везде хватает. Опроси их. Я хочу знать — откуда они и кто их родственники. И вообще — на каждую мне нужно досье.

— И что, неужели до составления досье ты… хм… не пошалишь с ними?

Алексей внимательно посмотрел на этих девиц. Весьма и весьма соблазнительных. Они прямо сочились молодостью, страсть и сексуальностью. А потом повернулся к Арине и произнес:

— Правила. Без них мы стали бы животными.

Глава 2

1706 год, апрель, 19. Москва

— Шел отряд по берегу, шел издалека, шел под красным знаменем командир полка… — тихо-тихо бухтел себе под нос царевич, пытаясь подобрать мотив на клавесине.

Получалось не очень.

Песню то он помнил… эту песню, наверное, не знали в его прошлой жизни только совсем молодые люди. Да и то — не факт. Но вот музыка… Подобные песни хороши где-нибудь во время застолья, чтобы хором попеть, а там музыки обычно нет.

Вот Алексей и бился как рыба об лед.

Сбился.

В очередной раз.

Начал заново…

Зачем он это делал?

Так скучно. Уже который год упражнялся в игре на клавесине со специальным для этих целей выписанным из Франции учителем. Но от местных мелодий его откровенно мутило.

Он жил в другом ритме, в другой парадигме реальности.

Вся его личность и сущность диссонировала с камерной музыкой XVII века, которую ему преподавали. Вот и, научившись «давить на клавиши», он занялся подбором мелодий по воспоминаниям.

В зал зашел Петр. И учитель музыки встал, приветствуя государя.

— Что сие? — поинтересовался царь, услышав незнакомую мелодию.

Уж что-что, а с европейской музыкой он был неплохо знаком. При его дворе находилось несколько десятков очень неплохих музыкантов, которые радовали государя самыми лучшими композициями эпохи. Ну и на ассамблеях опять-таки что-то нужно было исполнять.

— Да так… балуюсь.

— Балуешься? ТЫ⁈ — неподдельно удивился Петр Алексеевич. — Для него старший сын и слово «баловаться» находились в разных вселенных.

— Я нередко обдумываю сложные вопросы. И чтобы добиться некой гармонии восприятия, пытаюсь подобрать для них мелодию.

— Например? Я тебя не вполне понимаю.

— Как звучит научно-технический прогресс? — спросил царевич.

Петр и учитель музыки переглянулись.

Царевич же повернулся к клавесину и попытался исполнить «Время вперед» Свиридова. Тот кусочек, который он мал-мало подобрал. Во всяком случае эту композицию все, кто жил в позднем Союзе, слышали ТАКОЕ количество раз, что и не пересказать. Ведь она была заставкой к программе «Время» с 1968 года.

Фрагмент был небольшим, но ярким.

— Вот как-то так. — произнес царевич, когда закончил. — К огромному сожалению мне это дело дается плохо, я безгранично далек от композиторов, поэтому приходится ограничиваться такими вот отрывками.

— Отчего же? — возразил учитель музыки. — Получилось очень неплохо. Странно, неожиданно, но… в этом есть что-то. Прям чувствует удар молотков и работу станков. И что-то еще ревущее.

— А что еще ты подобрал? — поинтересовался царь.

— Я долго думал над революцией как явлением. Почему они происходят, как и к чему ведут.

— Странный интерес. И к чему же ты пришел?

— Люди, которым нечего терять, они что порох. Если какой злой гений пожелает, то сможет его поджечь. И чем больше в державе таких людей, тем становится опаснее. Древние Римляне специально держали много пролетариата[28] в Риме и активно использовали его друг против друга в политических играх. Кровавых политических играх. Ничего нового. Загореться ведь может только то, что в состоянии гореть. Именно поэтому, отец, я столько стараюсь, дабы нашим крестьянам и мещанам было что терять. Впрочем, я больше думал не о нас, а о Франции.

— О Франции? — удивился учитель музыки. — А разве Франции грозит революция?

— А как же? Богатые богатеют, бедные беднеют. И разрыв между ними усиливается. — пожал плечами Алексей. — Классическая революционная ситуация. Остается только найти людей, которые смогут поджечь этот растущий пороховой погреб. Дело грешное, но ведь Англию кто-то поджег? И я думал о том, какая она будет — революция во Франции. Да, разъяренные толпы людей. Да, публичные казни аристократов и даже самого короля. Все как обычно. Но какая у нее будет изюминка? Ведь Франция — это не унылая Англия. Это блестящая страна с удивительной культурой.

С этими словами Алексей вновь вернулся к клавесину и попытался изобразить Марсельезу. Не всю, разумеется. Только вступление и проигрыш припева. Да и то… очень условно…

— Тебе не кажется, что слишком торжественно для революции? — спросил хмурый отец.

— Это же Франция, — развел руками Алексей с улыбкой.

— А если серьезно?

— К чему привела революция в Голландии?

— К чему? — не понял отец.

— К большим деньгам. Голландия в какой-то момент стала самой богатой страной в Европе, заработав огромные деньги на посреднической торговле и финансовых операциях. Но, в начале XVII века норма прибыли стала уменьшаться. И на горизонте замаячил тупик. Другие страны все меньше и меньше хотели делиться прибылями от торговли с этой прокладкой — с посредником. Притом жадным.

— И как это связано с Францией? — повел бровью Петр Алексеевич.

— Через Англию. К чему привела революция в Англии? Опять-таки к большим деньгам. Через треугольную торговлю с Африкой и Новым светом. Ей могла бы заниматься и Голландия, если бы у нее имелась подходящая территория и ресурсы. Но, по сути — это маленькая, классическая торговая республика. Северная Венеция. Сама по себе — пустышка. А вот Англия — нет. Дешевые мануфактурные товары открывали двери для сверхприбылей в работорговле. И вот этой лавочке пришел конец по вине французов. Ты думаешь, это оставят просто так? Франция сейчас — самая большая пороховая бочка Европы с толпами нищих крестьян и горожан, которым нечего терять. А Людовик еще клюнул на наживку и пытается объединить корону с Испанией, где порохом усыпан буквально каждый шаг…

Царевич скосился на учителя музыки.

Тот был напряжен и бледен.

И ОЧЕНЬ внимателен.

— Ты думаешь, что за революциями в Голландии и Англии стоят одни и те же люди? — спросил отец.

— Группы. Кланы если хочешь. Все-таки люди столько не живут.

— И когда это произойдет?

— Если бы я знал… — развел сын руками. — Это может произойти завтра, а может лет через двадцать-тридцать или даже семьдесят, хотя я на такой большой срок не закладывался бы. В этом вопросе все очень тесно связано с Англией.

— Она же уже не игрок.

— Вот поэтому и связано. Кое-кто в нее хорошо вложился. И будет пытаться защитить свои инвестиции. Если им удастся объединить британские острова под одной короной — это даст немного времени Франции. Но вернет крайне опасного, богатого и беспринципного английского льва в политику Европы. Он сам по себе — смертельная угроза для Франции. Если же не удастся объединить острова, то времени мало.

— Сколько? — поинтересовался учитель музыки.

— Я бы ориентировался на смерть Людовика. К ней очевидно будут готовиться. Сейчас ему должен унаследовать сын, однако, при такой ситуации вряд ли получится создать по-настоящему острую ситуацию. Поэтому я рискну предположить — жизнь дофина в большой опасности…

Петр промолчал, обдумывая слова сына.

Учитель музыки, подозрительно любопытный и напряженный, тоже не спешил задавать вопросы. В принципе, сказанного царевич было достаточно обоим. Ну, почти.

— А кто эти люди? — не выдержал Петр.

— Кланы?

— Пусть кланы.

— Я не знаю.

— Но у тебя есть подозрения?

— Есть. Давай пройдем в кабинет. — и обратившись добавил. — А ты не болтай лишнего.

— Конечно, я все прекрасно понимаю…

— Как тебе этот шпион? — спросил сын отца по пути к кабинету.

— Шпион? — удивился Петр Алексеевич.

— Разумеется. А ты думаешь французы