Читать книгу - "Чернокнижник - Максим Войлошников"

Лодья работал в лаборатории несколько суток почти без перерыва, проводя различные химические реакции. Король, узнав о таком усердии, удостоил своим посещением «придворного химика», как он прозвал русского «гостя». Разумеется, он не позволял себе тех грубых шуток в отношении людей науки, которыми охотно развлекался его отец, превратив нескольких почтенных ученых в шутов, солировавших в его знаменитой «табачной коллегии». На этом трубочном собрании, подогреваясь пивом и шнапсом, в окружении приближенных генералов, все — австрийские или британские осведомители — Фридрих-Вильгельм I обожал полюбоваться, как ученые люди, разойдясь во мнении, вцепляются в бороды собеседников и тузят друг друга, точно пара нищих на паперти в схватке за брошенный кем-то грош. За такие номера он давал ученым должности и денег, хотя считал большинство из них, кроме химиков, математиков и топографов, бесполезным мусором.

Одно происшествие еще более убедило молодого короля в необходимости уважительного отношения к людям науки. Когда король вошел в сопровождении пары телохранителей, Лодья, стоя к нему спиной, увлеченно работал с ретортами. Часовой грубо схватил его за плечо и резко потряс, желая, вероятно, привлечь внимание к факту посещения лаборатории королем. Химик молниеносно развернулся и нанес без размаха удар в челюсть гвардейца. Двухметровый великан отлетел на две сажени, врезавшись башкой в стену, и свалился, словно кукла, без сознания. Как выяснилось впоследствии, у него оказалась сломана челюсть и выбита часть зубов.

Лодья, увидев теперь высокородного посетителя, немедля отвесил ему вежливый поклон, будто и не валялся без чувств у стены королевский гвардеец, и как ни в чем не бывало обратился к королю:

— Ваше Величество, я думаю, что через сутки смогу наконец вручить вам искомый продукт. Прошу вас, прикажите вашим людям не отвлекать меня от работы!

— Разумеется! — отвечал Фриц.

И, указав пальцем на пострадавшего солдата, распорядился:

— Убрать в госпиталь, выдать денег на лечение!

После чего покинул лабораторию, приказав на всякий случай удвоить подле нее караул.

Действительно, через сутки Лодья попросил свидания с августейшим работодателем. Король немедленно явился. Гавриил указал королю на стоящие на столе несколько колб с белым порошком и прозрачной жидкостью.

— Это готовый продукт. Прошу внимания, Ваше Величество!

Лодья театральным жестом просыпал щепотку порошка над бокалом с водой, и она мгновенно исчезла, никак не повлияв на цвет и прозрачность содержимого. Он поднял сосуд, будто бы чокаясь с невидимым собутыльником:

— Прекрасная растворяемость в отличие от обычной окиси известного элемента! Это действеннейшее средство, Ваше Величество, и допускает весьма тонкую дозировку. Если желаете, испытайте. У вас есть кому это доставить по адресу?

— Разумеется, имеются и надежнейшие курьеры, и доверенные люди при всех дворах. Но это не вашего ума дело, вы свою работу выполнили. Теперь отдыхайте, пока мы не получим ободряющих известий!

— А мои жена и ребенок? — казалось, Гавриил застыл от волнения, испытующе глядя в спокойное лицо короля.

— Даю вам королевское слово — ваши близкие не пострадают! — внушительно поднял палец Фридрих, не отводя взгляда, из чего Гавриил сделал вывод, что в отношении его собственной персоны королевские планы еще не прояснились.

— Где они, скажите хотя бы.

— Везель, — сжалился наконец король, которому это ничего не стоило. — Отнюдь не дыра, кстати. Между прочим, именно там жена царя Петра Великого Екатерина родила одного из своих сыновей, впрочем, сразу умершего.

Последнее замечание не могло слишком ободрить Лодью.

Потянулись дни и недели ожидания. Молодому химику разрешено было продолжать занятия в лаборатории, чем он охотно воспользовался. Во время этих опытов он совершил несколько открытий, описания которых, оставленные на месте, будучи опубликованы, принесли немалую славу Берлинской Академии наук.

Между тем лето окончательно вступило в свои права — к счастью, в каземате потсдамской дворцовой гауптвахты, где Лодья проводил большую часть времени, даже в самые жаркие часы сохранялась прохлада.

В середине лета король сообщил своему гостю, что его учитель Волынский вместе с единомышленниками Еропкиным и Хрущовым обезглавлены, а цесаревна Елизавета Петровна, на которую конфиденты казненного кабинет-министра якобы возлагали надежды, находится под подозрением и едва ли не под домашним арестом. Лодья никак не проявил эмоций, и король еще раз подивился бесчувственности русских дикарей.

Значительную часть населения прусских городов представляли собой гарнизоны — например, солдаты составляли почти четверть из ста тысяч жителей Берлина. Потсдам, превращенный в большую казарму, тоже вмещал немало войск. И вот теперь, несколько месяцев подряд из зарешеченного окна Гавриил наблюдал за учениями прусской армии. Офицеры палкой и руганью добивались полного автоматизма в действиях солдат при перестроении, учили удержанию строя при любых маневрах, добивались высокой скорости стрельбы и дружного штыкового удара. Прусские полки линейной пехоты, приученные сражаться в сомкнутом строю, наполовину состояли из иностранцев, завербованных разными путями. Не все хорошо понимали по-немецки. Но палка капрала спаяла их в единую массу. Во избежание дезертирства во время похода людей не полагалось отправлять в пикеты дальше двухсот шагов от общего строя. Эта отличная пехота досталась Фрицу от отца, но конницей он был недоволен. Командующий кавалерией Зейдлиц усиленно проводил учения, и на замечание короля о том, что слишком много людей на них калечится, отвечал, что королю не следует беспокоиться о такой мелочи. Для мощного натиска служили кирасиры, для действий против легкой пехоты и разрозненного противника король создал гусарские полки. Особыми его любимцами позднее станут черные гусары, «гусары смерти» — Пятый гусарский полк в черных с серебром мундирах, с черепами на киверах и серебряными молниями на обшлагах. Эта форма оставалась очень популярной в Германии даже двести лет спустя.

Так прошло все лето, наступила осень, приближалась ее золотая середина. И тут громыхнуло известие: 5 октября 1740 года русская царица Анна села пить чай с любимым Бироном, да, откушав, так и хлопнулась со стула. И больше на ноги уже не поднялась.

Прошло всего две недели — срок достаточный, чтобы курьеры доехали из Петербурга до Берлина и до Вены. И тут новая печальная весть: вероятно, огорченный смертью своей старой союзницы по войнам с турками и за польское наследство, император Карл VI тоже, выпив чашку чая за ужином, упал со стула и вскоре отдал Богу душу. Священная Римская империя германской нации осталась на двадцатитрехлетнюю Марию-Терезию, в одном лице австрийскую эрцгерцогиню и венгерскую королеву, и ее мужа Стефана Лотарингского, позднее императора Франца I. И на милость их соседей, разумеется, которые не все повели себя как образцовые джентльмены.