Читать книгу - "Ушкуйники - Виталий Гладкий"

– Но ты поклялся святым распятием, что выпустишь меня немедленно! Или твои клятвы столь же лживы, как речи?

– Я все сказал, колдун, – надменно процедил сквозь зубы Генрих фон Плоцке. – Когда я заполучу Знич, ты обретешь свободу. – И мысленно добавил: «Полную свободу. Которая возможна, только когда человек мертв».

Маршал хорошо понимал, какую опасность для него представляет колдун. Если старик выйдет на свободу и проговорится хотя бы одной живой душе, чем занимался тут, в подвалах замка, по его приказам, ему, Генриху фон Плоцке, придется испытать не только позор и запрет на ношение плаща с черным крестом. Палачи Тевтонского ордена были весьма искусны в своем ремесле и могли продлить агонию человека сколь угодно долго. А раз он сам не особо церемонился с личными врагами, то и палачи вряд ли окажут ему милость умереть как подобает рыцарю – в честном поединке…

Генрих фон Плоцке развернулся и пошел к выходу.

– Найди Знич, тевтонец! – крикнул ему вслед колдун.

Тяжелая дверь в ответ зловеще громыхнула, и в узилище снова воцарилась тишина. Постояв какое-то время неподвижно и молча, колдун затем торжествующе пробормотал:

– Рыба заглотнула крючок… – После чего громко расхохотался. Отсмеявшись, присел на свое убогое деревянное ложе и погрузился в размышления. Но очень скоро, решительно тряхнув лохматой головой, пробормотал под нос: – Да, именно так… Сегодня или никогда.

С этими словами узник подошел к столу, взял плотно закрытый стеклянный флакон, осторожно вынул из него пробку и, усевшись прямо на пол, начал поливать звенья цепи густой вязкой жидкостью с резким запахом. Спустя какое-то время одно из них истончилось настолько, что колдун смог без труда разорвать его и освободиться от оков. Жидкость, съедающую железо, он приготовил накануне из порошков и снадобий, поставляемых ему по его заказу доверенными слугами маршала.

Генриху фон Плоцке и в голову не могло прийти, что узник был еще и искусным алхимиком. Надменный тевтонец полагал, что способности старика распространяются лишь на лекарства, мази да на безотказно действующие и не оставляющие следов яды. Собственно, только по этой причине маршал и оставил его в живых.

Узник подошел к двери и прислушался. Тихо. Хищно осклабившись, он начал лить ту же жидкость на дверные петли. Петли продержались чуть дольше, чем цепь, но в конечном итоге тоже поддались разъедающему воздействию чудесного средства. Примерившись, колдун надавил на дверь плечом, и та с глухим стуком вывалилась в коридор: замок и тяжелый засов оказались бесполезными.

В подземных ходах царила непроглядная тьма. Повинуясь природной интуиции, жрец-колдун выбрал нужное направление и, освещая путь скудным светом лучины (успел запастись добрым их пучком), углубился в лабиринт.

…День выдался словно на заказ – ясным, сухим и солнечным. В общем, по-настоящему праздничным. И Альтштадт, где жили преимущественно дворяне, и облюбованный купцами Кнайпхоф (Пивное подворье), и расположенный у Кошачьего ручья городок Лёбенихт, в котором селились ремесленники, пивовары и земледельцы – все эти три небольших города (собственно, и составлявшие вместе с несколькими ремесленными слободами город-крепость Кёнигсберг) бурлили как река в период половодья. Еще бы: с разрешения великого маршала ордена сегодня должен был состояться рыцарский турнир! Событие грандиозное и в последнее время весьма редкое.

Святой престол запрещал турниры под тем предлогом, что они-де отвлекают рыцарей от Крестовых походов и требуют чрезмерных трат, которые целесообразнее было бы использовать на войну с неверными и еретиками. Турниры и впрямь обходились недешево: где же еще, как не на них, продемонстрировать роскошную упряжь, доспехи, коней и одеяния? Однако поскольку подобные поединки становились подчас не только источником соперничества, но и глубокой ненависти отдельных участников друг к другу, короли, которым и без того стоило немалого труда сдерживать своих вассалов, ссорившихся по любому поводу, тоже не желали потворствовать турнирам.

В частности, французский король Филипп Красивый даже издал в 1312 году специальный ордонанс, согласно которому участники рыцарских турниров подлежали заключению в тюрьму (с попутной конфискацией имущества). Причем освобождать их из-под стражи разрешалось лишь после того, как они публично покаются и поклянутся всеми святыми, что не будут более участвовать в подобных мероприятиях вплоть до самого Дня Святого Реми. Повторное же участие в турнире каралось годом заключения, изъятием годового урожая и конфискацией доспехов и лошадей в пользу сеньора, в юрисдикции которого находился провинившийся.

Впрочем, запреты эти всегда были недолговременны, ибо и сами папы с монархами не верили в действенность своих булл и ордонансов. Все, чего они могли добиться, так это лишь непродолжительного перерыва в проведении рыцарских ристалищ.

Едва солнце поднялось над горизонтом, как из Альтштадта выдвинулась красочная процессия, возглавляемая четырьмя конными трубачами с гербами судей на занавесях. За ними следовали: четыре персерванта[58](по двое в ряд и в облачениях с гербами судей), сам герольд (гербовый король) и четверо убеленных сединами рыцарей в длинных красных мантиях и с белыми жезлами в руках (судьи предстоящего турнира). Впереди последних гордо вышагивали слуги с флажками. Завершала главный кортеж богато разодетая конная свита из молодых дворян.

Далее следовали сами участники турнира – рыцари (местные и приезжие), готовившиеся в Кёнигсберге к походу на литовцев. Поскольку сегодняшний турнир не являлся «парадным» (ввиду отсутствия на нем принцев и коронованных особ), одеяние их было ярким, но без роскошеств. В отличие, разумеется, от оружия и доспехов. Уж здесь-то рыцари ни в чем себя не ограничили: красовались друг перед другом и перед публикой не только самыми дорогими образцами оружия, изготовленными лучшими европейскими мастерами, но и диковинными экземплярами, захваченнными в качестве трофеев во время Крестовых походов на неверных.

В связи с большим наплывом желающих скрестить оружие турнир проводился на сей раз не во внутреннем дворе замка, как обычно, а в городской черте недавно начавшего строиться Лёбенихта. Подходящих площадок там нашлось немало, но в итоге устроители поединка остановили выбор на берегу Кошачьего ручья, и теперь поле для турнира представляло собой расчищенный от чахлой травы и камней песчаный прямоугольник, огороженный двойными барьерами. Как правило, между этими барьерами располагались слуги, в обязанности которых входила помощь выбитым из седла хозяевам, и стражники, коим вменялось не пропускать на турнирное поле возбужденную толпу. А подобное иной раз случалось. Особенно когда соревновательные бои превращались в истовое сведение счетов, доходившее до смертоубийства.

Для почетных зрителей на одной из длинных сторон поля были установлены три трибуны: центральная отводилась для судей, их помощников и непосредственно устроителя турнира – маршала Генриху фон Плоцке, а боковые – для рыцарей-ветеранов и жителей Альтштадта из дворянского сословия, в том числе дам. (В данном случае Генрих фон Плоцке в очередной раз нарушил устав ордена: в отличие от светских турниров, которые проводились исключительно с дамского соизволения, на турнирах с участием рыцарей-монахов присутствие представительниц женского пола категорически исключалось.) Восточная сторона поля напоминала огромную пеструю клумбу: здесь были разбиты шатры (преимущественно ярких расцветок) рыцарей-участников, располагались коновязи и сновали, подобно трудолюбивым пчелам, многочисленные слуги и оруженосцы. Остальная же масса зрителей толпилась, норовя протиснуться вперед, за внешним, дальним барьером.