Читать книгу - "Далекие чужие. Как Великобритания стала современной - Джеймс Вернон"

Их связывал сам Уилкс, ставший выразителем требования различных свобод: свободы выборов, свободы прессы и права публиковать парламентские дебаты. Сторонники посылали ему подарки, печатали портреты, помещали его изображение на кружках и тарелках, произносили тосты и называли в его честь пабы, устраивали праздники в день его рождения. Надлокальный характер движения эффективно удерживался за счет его личности и репутации. Государственные репрессии в виде «Закона о мятежных собраниях» (1794), законов о государственной измене (1795 и 1817), законов о собраниях (1799,1800,1825) и Шести исключительных законов (1819) неизбежно замедлили организационное развитие корреспондентских и конституционных обществ 1790-х и 1810-х годов, которые, как и политические союзы во время кризиса реформ 1829–1832 годов, по-прежнему зависели от отдельных лидеров, объединявших их в общенациональные движения – свидетельством чему имена Пейна, Картрайта, Коббета и Ханта[20] [LoPatin 1999; Dozier 1983]. Постоянные поездки и турне по стране позволили многим лидерам связать воедино разнородную борьбу на местах и возникающие организации. За один месяц во время чартистской агитации 1839 года О’Коннор, по сообщениям, проехал 15 сотен миль и выступил на 22 публичных собраниях – часто в течение нескольких часов [Epstein 1982; Belchern, Epstein 1997: 174–193]. Такой тип харизматической организации усиливался за счет газет. Как у Уилкса была газета «North Briton», а у Коббета – «Political Register», так и у О’Коннора была «Northern Star». К 1839 году «Northern Star» разошлась тиражом в 40 тысяч экземпляров, а ее читательская аудитория составляла 300 тысяч человек. Ее формат, сочетавший репортажи о деятельности чартистских групп на местах, освещение национальной политики, письма читателей и сенсационные криминальные истории, оказался очень эффективным для объединения разных точек движения [Thompson 1984: 49; Jones 2005:3-24].

Несмотря на сохраняющуюся важность харизматических способов организации, бюрократические представительные структуры становились все более необходимыми для национальной политической мобилизации. По своему национальному охвату и формальной организационной структуре чартизм значительно превосходил своих предшественников. К концу 1840-х годов более тысячи населенных пунктов имели ту или иную форму чартистского движения, а с 1839 по 1858 год местные отделения направляли делегатов на ежегодный съезд Национальной чартистской ассоциации. Она финансировалась за счет ежеквартальной подписки в размере двух пенсов, а членские билеты выдавались как мужчинам, так и женщинам [Chase]. И все же именно «Лига против хлебных законов» стала лидером. Как и чартисты в 1839 году, она учредила национальный съезд для делегатов, избранных местными ассоциациями, и разработала официальную конституцию (на пике своего развития в 1842 году 124 из 316 местных ассоциаций направили делегатов). Финансируемая за счет пожертвований и деятельности местных ассоциаций по сбору средств, лига основала штаб-квартиру с 15 штатными лекторами и персоналом из 20 человек. К 1843 году этот штат был способен распространять миллион брошюр в неделю в дополнение к еженедельному циркуляру «Anti-Corn Law Circular». Кроме того, они разработали общенациональную избирательную стратегию, ориентированную на конкретных кандидатов и избирательные округа, а также на самих избирателей в частности, используя новый реестр избирателей, созданный в 1832 году. Пять миллионов печатных пакетов с трактатами были разосланы полумиллиону избирателей в 200 округах – либо по почте, либо доставлены вручную, от двери к двери, 500 распространителями. Пользуясь преимуществами «Пенни пост», Лига рассылала 300 тысяч писем в неделю непосредственно специально отобранным избирателям. Это была беспрецедентная и неудержимая политическая машина [Pickering, Tyrell 2000].

«Лига против хлебных законов» предвосхитила национальную организацию политических партий, возникшую 20 лет спустя. Резкое расширение электората в 1867 и 1884 годах привело к появлению более чем четырех миллионов новых избирателей, за лояльность и поддержку которых политическим партиям теперь предстояло бороться. Для этого они создали центральные организации, способные мобилизовать местные объединения в избирательных округах. Сначала Центральный офис консерваторов (1870) и Центральная ассоциация либералов (1874), которым предшествовала Либеральная регистрационная ассоциация (1860), начали координировать, а затем и направлять партийную агитацию. Их влияние измерялось ростом новых кадров профессиональных партийных агентов и выпуском централизованной предвыборной литературы. Имея собственные профессиональные организации и журналы, характерные для каждой партии, агенты стали «посредниками» центральной партии на местах, ответственными за регистрацию избирателей и организацию растущих рядов партийных волонтеров. К началу XX века у партии тори было более 400 агентов, а у либералов – 321. Созданный в 1887 году отдел публикаций либералов выпустил 10 миллионов листовок к выборам 1892 года и 25 миллионов к следующим выборам всего три года спустя. К 1910 году, несмотря на то, что в тот год состоялись двое выборов, либералы распространили 40 миллионов из 46 миллионов листовок Центрального управления консерваторов, то есть в общей сложности 10,75 листовки на каждого из восьми миллионов избирателей. Плакаты также выпускались централизованно, причем только в 1910 году обе партии изготовили более пяти миллионов плакатов, хотя это не искоренило распространение более мелких и дешевых местных листовок [Lawrence 2009: 78–80; Thompson 2007; Rix 2001]. Усиление централизованной партийной дисциплины также проявилось в распределении партийных голосов с помощью «трех линий кнута» в парламенте, который постепенно терял своих некогда независимых членов [Beales 1967:1-19].

Сильные центральные органы власти должны были подчиняться, по крайней мере номинально, большинству членов, организованному через местные ассоциации, которые были представлены на ежегодной конференции. Консервативная партия пошла по этому пути, создав в 1867 году Национальный союз консервативных ассоциаций в качестве защитного щита для местных ассоциаций (44 из которых были сформированы к 1873 году). Созданная десятилетием позже Национальная либеральная федерация к 1880 году насчитывала всего 77 местных ассоциаций, но к концу века их было уже более 200 [Seldon, Snowdon 2004: 211][21]. Обе партии проводили ежегодную конференцию для представителей местных ассоциаций, но их задача заключалась в том, чтобы активизировать сторонников, а не выслушать их – консерваторы даже отмечали отсутствие у них конституции. Если в первоначальном собрании либералов в Бирмингеме требовалась подписка в размере одного шиллинга (или 12 пенни) в год, то в других местах это не было критерием для членства, где достаточно только выдвижения или обещания поддержки. Оживленные местные ассоциации с активным «членством» стали особенно важны, когда «Закон о коррупции» 1883 года сделал партии зависимыми от предвыборной работы их собственных волонтеров. Возможно, лучше считать этих добровольцев, скорее, активистами партии, чем ее членами, поскольку даже в самых политизированных округах их общее число не превышало 10 % избирателей [Ostrogorski 1902]. Несмотря на централизацию, местные ассоциации сохраняли значительную автономию. Даже местные либеральные общества выбирали своих собственных кандидатов, а местные политические традиции были настолько хорошо защищены, что единые для всей страны партийные цвета были закреплены только после Первой мировой войны. Действительно, у национальных