Читать книгу - "Хроники разрушенного берега - Михаил Кречмар"

С этой конструкцией Владислав возился до раннего утра и наконец просто вырубился на кровати, закрывшись полушубком. Проснулся он уже глубоко за полдень, когда солнце глянуло в низкое окно, прорубленное в полбревна и затянутое несколькими слоями полиэтилена. В избе было прохладно, но не холодно. Нога болела. Надо было думать.

В первую очередь Дягилев решил уложить в избу максимальное количество дров, какое он только сможет перетащить с улицы. Здесь ему немного пофартило: при постройке зимовья он максимальное количество чурок изрубил в поленья. Колоть дрова в его нынешнем состоянии было просто невозможно.

– Нога, если её не требушить лишнего, всё равно ж заживать будет, так? – рассуждал Владислав. – То есть через неделю, когда я дрова уже основательно пожгу, она уже будет поздоровее, чем сейчас. Поэтому надо просто бороться за каждый день покоя. Слава богу, у меня мяса было в избытке: олений задок, ребровина, шея… Муки килограммов пять, рис, вермишель, банок каких-то десяток – «Завтрак туриста», что ли.

Тем не менее, втаскивая в избу нарубленные дрова, Слава оценивал перспективы задержаться здесь надолго – практически до весны. Окинул взглядом стоящие неподалёку сушины, которые надлежало свалить на дрова, подумал, куда можно было бы ненадолго выползать на охоту (при этом зажмурился от боли – так ответила ему повреждённая нога), перебрал в голове весь возможный инструмент…

Занесённые в избу дрова заняли почти половину зимовья. Надо сказать, что это не очень печалило Дягилева: меньший объём легче согревать.

Топил печь он с большой осторожностью. По-настоящему он прокаливал её только два раза в сутки – когда кипятил себе чай и варил пишу. Всё остальное время он предпочитал утепляться одеждой. Ну и спать.

Нога очень болела. Постоянная пульсирующая боль выматывала. Нога, казалось, раскалялась докрасна, и этот жар растекался по всему телу Владислава. Поэтому сон получался не сон, а какое-то очень тяжкое болезненное забытьё. Под потолком избы хранилась потрёпанная аптечка, доставшаяся Дягилеву в наследство от его предшественника Витьки Бубера, который и обустраивал этот участок в начале семидесятых. Дягилев открыл коробку и тут же поморщился от острого запаха полуразложившейся химии… Тем не менее ещё через день, когда стало очевидно, что начинается жар, Владислав решил разобраться с аптечкой повнимательнее. При тщательном рассмотрении в ней обнаружилось: две упаковки аспирина, две – анальгина, бесалол, стрептоцид, коробочка тетрациклина, два пузырька йода, индивидуальный перевязочный пакет, два стерильных пакета и горчичники. Владислав посозерцал этот набор с некоторым недоумением, а затем решил «по здоровью химическим ударом», как он сам это позднее называл, – проглотил с горячим чаем четыре таблетки тетрациклина и добавил две аспирина. После чего снова заснул на полдня.

На следующее утро его трясло, как от озноба, страшно болела голова. Но странное дело – чувствовалось улучшение общего состояния. Нога вроде чуть-чуть стала остывать. Вечером Дягилев повторил приём таблеточного «коктейля» и снова забылся. Ночью снились кошмары: изба заплывала льдом, вмораживая его в наледь.

Проснулся совершенно ослабевшим, но общая температура снизилась до вполне приемлемого уровня. Нога оставалась горячей, но это почему-то уже не тревожило. Шёл пятый день его заключения в избушке. Почему-то захотелось снять шину и посмотреть, что под ней. Разум говорил, что лучше не стоит, нездоровое любопытство подбадривало – давай!

Разум победил. Тем более что пульсирующая боль прошла, осталась только ноющая. С ней можно было жить. По крайней мере, так казалось. На относительно свежую голову Владислав поглядел на гору дров, уложенную в избе, – она ощутимо уменьшилась, но если расходовать экономно, то её должно было хватить ещё дней на пять-семь. Он затопил печь: что-то подсказывало, что режим экономии горючего можно немного смягчить. Поел дежурного блюда – мясного бульона с вермишелью. Захотелось чего-то ещё. Это порадовало: появился аппетит.

После еды Дягилев достал точильный брусок и трёхгранный напильник. В его распоряжении было всего два инструмента для добывания дров – топор и пила-ножовка, и Владислав решил привести оба в максимально эффективное состояние. Когда половина зубцов на пиле приобрела бритвенную остроту, охотник почувствовал усталость. Тетрациклина осталось всего на один заход, но откуда-то Дягилев знал, что лекарства пьют «сериями» (слово «курс» было ему неведомо), и потому, давясь, проглотил положенную горсть «каликов».

На следующее утро нога была такой же температуры, что и весь остальной организм. Кружилась голова, во всём теле чувствовалась слабость, но это была та слабость, которая означает начало выздоровления. Человек боролся с болезнью – и победил.

На седьмой день после происшествия Дягилев первый раз вышел на улицу не по нужде, а просто так: присел на пень для колки дров и принялся рассматривать расстилавшийся перед избой участок тайги.

Снег ещё не до конца присел на ветви лиственниц, но мороз уже уложил ветви кедрового стланика вплотную к земле. Прямо от приизбяной площадки начиналась долина реки Редколесной. По Редколесной шёл основной путик Владислава, и в двадцати пяти километрах ниже стояла его основная база. Но пока эти двадцать пять километров были для него не ближе, чем обратная сторона Луны. Сразу за рекой начинались отроги хребта Билибина, летом сплошь покрытые тем же вездесущим стлаником, а сейчас зализанные белым муссом снежного покрова. Иногда с хребта налетал слабый ветерок и шуршал в чёрных лиственничных ветвях, в отверстии дымовой трубы. Откуда-то сверху, перепархивая с ветки на ветку, прилетела кедровка. Крэкнула несколько раз, оглядела Дягилева круглым чёрным глазом, крэкнула снова и упорхала вниз по реке. Дягилев примерился в неё из малокалиберной винтовки, но кедровка должна была упасть в двадцати пяти метрах от избушки, а это расстояние он пока ещё считал для себя непреодолимым. По крайней мере, не стоило рисковать, чтобы достать меньше ста граммов птичьего мяса.

Ему подумалось: сегодня двадцать первое декабря, солнцеворот, через десять дней – Новый год.

– Что-то меня как стукнуло: буду я его здесь встречать, в полном одиночестве. Даже не на базе, где у меня и радио есть. А вот так – в тишине, у печки, хлебая бульон. И ещё подумалось: как раз к Новому году у меня и дрова нарубленные кончатся…

Ещё дня через три Дягилев сделал первую вылазку за дровами. Приладил себе под мышку что-то вроде костыля и подковылял к одной из облюбованных сухостоин. Хорошо наточенная и разведённая ножовка резала лиственницу, как масло. Владислав откромсал от упавшего ствола четыре кругляка примерно такого размера, чтобы влезали в топку печки, оставшуюся часть подтащил к избе и положил на «дровяной пень». Нога снова разболелась, и Дягилев дня на два сделал перерыв в своей активной деятельности.

В эти два дня выпал небольшой снег. И Владислав увидал, как вдоль опушки, буквально в десяти метрах от зимовья, словно горсткой пальцев, прочертился след соболя…

– С одной стороны – ничего удивительного. Живу я тише воды, ниже травы, выхожу только по крайней надобности, два раза в день. Опять же, начало зимы, молодые собольки себе места подыскивают, кочуют по тайге – откуда им знать, что человека беречься надо? В общем, поставил я капкан под след. Честно, от нечего делать поставил. Отхряпал ещё три чурбака от лесины – уже потолще, их колоть надо было. Попробовал колоть. Да, больно, в ноге отдаётся, но терпеть можно.