Читать книгу - "Иоанн Мучитель - Валерий Елманов"

— В этом зипунке я с нею на богомолье ходил в Троицкую лавру, — проливал Иоанн крокодиловы слезы. — А в оной шубе я с нею в Кирилло-Белозерский монастырь ездил, — продолжал он сыпать подробностями.

Стоявший рядом постельничий только успевал удивляться, поскольку хорошо помнил, что и в обитель-то царь хаживал в другом зипунке, не алом, а лазоревом, на красной подкладке и с серебряными пуговицами, который лежал в самом низу другого сундука, и в шубе он той в Кирилло-Белозерский монастырь никак не мог ездить, поскольку появилась она у него всего пару лет назад. Да и кафтан на собольих пупках, цветной, с золотом и десятью серебряными пуговицами, тоже совсем новый. Но встревать не стал и возражать не осмеливался. И без того видно, что человек явно не в себе от такой тяжкой утраты.

Ненависть к Подменышу у Иоанна между тем перешагивала все мыслимые и немыслимые пределы. Вот, скажем, титул. Двойник как величался? Да совсем просто. Взял да перенял у него, Иоанна. А как теперь его изменить? Перечень земель убирать нельзя — умаление царского достоинства, а больше в нем, почитай, что ничего и нет. Но не беда. Нет, так теперь будет.

И едва пришедший к нему на доклад дьяк Висковатый начал зачитывать заранее подготовленную грамотку польскому королю Сигизмунду: «Мы, божьей милостью царь и великий князь…», как Иоанн тут же перебил его и властно произнес:

— Отныне начинать мою титлу повелеваю инако! Пиши, — и принялся уверенно диктовать, не обращая ни малейшего внимания на изумленный взгляд Висковатого: — Троица пресущественная и пребожественная и преблагая, правоверующим в тя истинным крестьяном дателю премудрости, преневедомый и пресветлый и крайний верх направи нас на истину твою и настави нас на повеление твое, да возглаголем о людех твоих по воле твоей! — И грубо ткнул пальцем в оторопевшего Ивана Михайловича: — Почто воззрился? Забыл, яко писать надобно?

— Пишу, государь, уже пишу, — заторопился он, стряхивая с себя оцепенение и недоумевая: «Что же это за титла такая? Тут больше на молитву похоже, а не…», но возражать не стал и вслух свои сомнения не высказал, решив для начала хотя бы дождаться ее окончания.

Иоанн между тем, продолжая все так же безостановочно расхаживать по небольшой светлице, все диктовал и диктовал, накручивая один цветастый оборот на другой:

— Сего убо бога нашего, в Троице славимого, милостию и хотением и благоволением удержахом скифетр Российского царствия, мы… — и остановился, милостиво махнув рукой: — А далее ты уж сам возьми все из прежней титлы.

— Записал, государь, — ответил дьяк и на один краткий миг, не выдержав, одним только краешком губ, улыбнулся в бороду, подумав: «Чем бы дитя ни тешилось… Думал, он — муж умудренный, ан выходит, что не до конца все-таки. Странно только, что я раньше за ним этого не примечал».

Но глаз Иоанна был зорок, и эту мимолетную усмешку он подметил, отложив у себя в памяти среди прочих обид. Вслух попрекать дьяка пока не стал — так только, отложил в памяти до других времен. Пока же лишь буркнул раздраженно:

— Сию титлу надлежит и на моей большой печати вырезать.

— Сделать можно, — невозмутимо отозвался дьяк, — но уж больно велика она получится. — И вновь неприметно усмехнулся в бороду.

Иоанн, перестав расхаживать подле стола, за которым сидел Висковатый, остановился напротив дьяка и мысленно представил себе, сколько потребуется места, чтобы разместить в грамоте прибавку к своему титулу. Получалось и впрямь нечто несуразное. Менять что-либо не хотелось. К тому же в этом случае мимолетная усмешка на лице дьяка сулила обернуться в откровенную насмешку, а этого Иоанн не хотел бы. Знал царь, что тогда он уж точно не выдержит и Висковатому несдобровать, а терять его не желал — уж больно умен.

«Чего не отнять у проклятого Подменыша, так это умения подбирать нужных людишек», — отметил он про себя и от этого пришел в еще большее раздражение. Однако с нужным ответом нашелся быстро, не дав паузе затянуться до неприличности:

— А я и не сказывал все полностью из нового на печать переносить. Надобно лишь добавить: «Бога в Тройце славимаго милостию» — и все, — и презрительно усмехнулся, возвращая должок: — Тороплив ты, дьяк, чрез меры. Не дослушал, а лезешь. И как токмо с такой припрыжливостью дела посольские правишь? Не тяжко тебе?

— По воле божьей и по твоей милости, государь, управляюсь понемногу, и нареканий от тебя, Иоанн Васильевич, покамест не получал, — промолвил слегка побледневший Висковатый.

— То-то и оно, что покамест. Коль далее будешь так же понемногу управляться — непременно получишь, — пообещал царь и от испуга дьяка, столь явственно написанного на его лице, вновь пришел в хорошее расположение духа, мысленно решив: «Поживи еще… покамест».

Вдохновившись успешным началом реформаторства, он на следующий день принялся указывать своему печатнику прочие изменения, которые необходимо внести на печатях, как большой, так и малой:

— На малой печати шипы из корон убери, а то они торчат на главах орлов, яко ежи из кустов, прости господи. — И вновь озлился, но на сей раз на себя за неудачное сравнение.

Однако бросив пытливый взгляд на Висковатого — сызнова примется ухмыляться или как? — остался доволен. Дьяк потому и встал во главе Посольского приказа, что умел и хорошо, и быстро учиться и не повторять ошибок дважды. На сей раз печатник сделал подчеркнуто серьезное, чуть ли не каменное лицо и деловито черкал гусиным пером на отдельном листе бумаги. Только и уточнил:

— Вовсе убрать, государь, али повелишь замену им учинить?

— Знамо замену, — буркнул Иоанн. — Пущай зубцы помягче будут да покруглее, вроде листов. Так-то оно куда как краше. Да трех, пожалуй, хватит. Ни к чему нам обилие. А уж на большой печати можешь и пяток учинить. Да на ней же, на большой, пущай в середке крест водрузят, чтоб он прямо из венца над орлиной главой произрастал из середнего зубца. И потом, слыхал я, — не блеснуть лишний раз своей ученостью, если только появлялась к тому хоть малейшая возможность, Иоанн просто не мог, — что в иных землях у нашего брата цесаря и в прочих, гербы принято малевать. Так ты вот что сотвори. Повели-ка вкруг моего орла такие же гербы учинить.

— Так ведь, — растерянно поднял голову Висковатый, — их у каждого не более одного, государь. У тебя и так, вон, орел имеется — куда ж тебе больше?

— Земе-ель, — насмешливо протянул Иоанн, наслаждаясь своим превосходством над дьяком, и повторил: — Земе-ель, дурья твоя башка.

Такое, походя брошенное оскорбление, больно резануло по сердцу Висковатого, но он стерпел, лишь желваки нервно заиграли на скулах. По-прежнему сохраняя непроницаемое выражение на лице, он сухо уточнил:

— Все могут не войти, государь, да и — уж прости, что повторяюсь, — мелковаты будут.

— Тут да. Тут ты прав, — неожиданно согласился Иоанн, но закончил вновь оскорблением: — Вот только если бы ты не спешил яко козлище поперед меня запрыгивать, то и от меня такое же услыхал бы. Помечай себе, что оставить надлежит самые важные. Новгородского наместника, Псков, Казанского царства, Астраханского, Псковской земли, непременно Смоленской, ну и далее хочу тебя послушать. А то получается, что я все один да один тружусь, — а про себя тут же решил, что какое бы ни назвал сейчас Висковатый, все равно отметет в сторону.