Читать книгу - "Росстань - Альберт Гурулев"

— А ну, мордой в землю! — прошипел Северька. — И не брыкайся.

Мужичонка ткнулся в траву, медленно повернул злое лицо.

— Оружие есть? — Северька прижимает приклад к плечу.

— Нет. Не видишь ли чо?

— Не разговаривай и ползи к оврагу.

Когда спустились в отвилок оврага, Северька разрешил задержанному подняться на ноги.

— Куда ж ты меня, паря, ведешь? Чо со мной делать хочешь?

— Уряднику сдам, а там мое дело маленькое.

Задержанный ссутулился, пошел молча, но потом круто повернулся. Северька прыгнул назад, поднял винтовку.

— Отпусти ты, паря, меня, — слезно заговорил мужик. — Чо тебе стоит? Век буду Богу молить. Отпусти, не бери грех на душу.

В овраге уже все проснулись, разбуженные Северькиным напарником.

— Господин урядник, — доложил Северька. — Задержал вот человека. Выглядывал чего-то около нас.

— Кто такой? Откуда? Что здесь делаешь? — отрывисто задавал вопросы Николай.

— Господин урядник, — вылез вперед в распущенной нижней рубахе Федька. — Видно же, что партизан. Прячется по оврагам. Кокнуть его, да и дело с концом.

Николай внимательно вглядывался в пленного. Но лицо пленного ничего не выражало. Только чуть дрогнули набрякшие веки.

— Расстреливать его не будем… зарубим. Не то шуму много. Ты и зарубишь, — подмигнул Крюков Федьке.

Жестокая это проверка, да что делать. Федька сжал зубы, выхватил шашку.

— Я моментом, — повернулся он к товарищам. — Эй, кто хочет посмотреть настоящий казацкий удар, подходи сюда. Сейчас я эту гадину развалю от шеи до паха.

Пленный посерел, в тяжелой мужичьей злобе уставился на рыжего парня.

— Сволочи. Безоружных рубить — это вы можете… Ну, руби, чего тянешь! — крикнул он хрипло.

— Николай Алексеевич, хватит, — пыхтя трубкой, сказал Никита Шмелев, притаившийся до этого за спадами. — Знаю я этого мужика. Тальниковский он. Эпов Григорий.

— И ты, дерьмо, с ними, — взъярился мужик, признав Никиту.

Николай положил руку на плечо Григорию.

— Ты прости уж нас. Проверяли мы тебя. Сам понимаешь — нельзя без этого. Жизнь теперь такая.

— Так кто ж вы? — не удержался Эпов.

— Партизаны. Самые что ни на есть настоящие партизаны, — успокоил посельщика Шмелев.

Но Эпов обозлился еще больше:

— Так пужать человека, разрази вас гром. И ты, Никита, сволочной человек, нет, чтоб сразу сказать, свои, мол. С вывертами все, — Григорий матерно ругался, смахивая рукавом мутные слезы.

Парни смотрели на мужичьи слезы, кряхтели, отворачиваясь, лезли за махоркой.

— Ничего, — кивнул им Никита. — Это бывает. Пройдет. Я, когда с-под расстрела ушел, тоже в мокрость ударился. Лежу в буераке, знаю, что уже не возьмут меня, а сам слезьми исхожу.

Эпов поднял голову.

— Спирту дайте, христопродавцы. Душа горит. Дайте. Тогда прощу.

— Может, аракой утешишься, дядя Григорий?

— Замолчи, язва рыжая, — Эпов через силу улыбнулся. — Давай араку.

— Вернемся по домам, тогда и замоем обиду, — Федька надел рубаху. — А пока у нас даже воды нет.

Всем сразу захотелось пить.

— Да ключик же рядом, — удивился Эпов. — Вода студеная — зубы ломит.

— Я ж говорил, что ключ где-то тут, — обрадовался Шмелев.

Быстро собрали фляжки, и Эпов в сопровождении Северьки пошел вниз по оврагу.

Белое солнце повисло над каменистыми голыми сопками. Недавно прошли грозовые дожди, ожили начавшие было высыхать травы, и теперь пади и елани отливают свежей синевой острецов. Степь цвела. Удивительное это время, когда степь цветет. В неизбывной красоте качаются на ветру яркие марьины коренья, синеют чуткие колокольчики, остро поглядывает из травы волчья сарана.

Жарко. Кажется, все живое должно попрятаться от жары. Но высоко в бледной синеве неба на распластанных крыльях кружит орел. Он медленно выписывает круг за кругом и вдруг стремительно падает на землю.

Иногда на желтеющем бутане среди чутких кустиков перекати-поля появляется тарбаган. «Винь-винь, — облаивает он горячую степь. — Винь-винь».

Монотонно жужжат слепни, бьются о лошадей, кружат над мокрыми телами казаков. Лошади мотают головами, в муках секут себя жесткими хвостами. Федька наломал веник из метельника, отгоняет от лошадей паразитов. Но это помогает мало.

— Кольша, слышь, командир, может, заседлаемся?

— Только по темну пойдем.

Федька обидчиво бросает веник, ложится на попону. Всю жизнь чего-нибудь нельзя. То этого, то другого. Всю жизнь как по прочерченной линии. В сторону ступил — подзатыльник. И так с самого рождения человека. В партизанах и то… А может, еще пожестче. Северьке, Кольке Крюкову — тем легко. Прикажи — каблуками щелкать будут, навытяжку стоять. Бравые казачки.

«Дис-цип-лина! — это Колька так говорит. Словно гвозди вколачивает. — Без дис-цип-лины победы не будет».

Правильные у Кольки слова. Ведь Осип Яковлевич то же самое говорит. Ну, а сопки, реки, небо, травы, ветер? И жизнь по прочерченной линии. Это как? Как это вместе объединить? И для чего человек рождается? От мамки до ямки по линеечке протопать? А потом ручки на груди смирно сложить? Дескать, вот праведник лежит…

И надумается ж такое. От жары, видно. Федька поворачивается на бок, сплевывает вязкую слюну.

Эпов и Северька принесли воду. Партизаны быстро разобрали холодные фляжки, запрокинув головы, жадно пили. Утирались рукавом и снова пили.

— Что же нам с тобой, Григорий, делать? — задумался Николай Крюков. — Взяли бы тебя с собой, да коня заводного нет…

— Слышь, Николай, — захохотал Федька, — давай я его лучше зарублю. И мороки никакой.

Николай шутку не поддержал. Федька понял, что сказал не то, замолк.

— Не бросайте меня, — вдруг взмолился Эпов. — Ну, куды я один? В село все едино мне не вернуться. Не берите грех на душу.

И верно: Григорию домой не вернуться. Там, может, его ждут не дождутся, чтоб к стенке поставить. Потому как дезертир. Потому как в дружине не хотел ходить. Потому как про свободу горлопанил. Да мало ли еще каких грехов можно насчитать за маломощным хозяином Гришкой Эповым.

Лучка Губин, прислушивавшийся к разговору, приподнялся с земли.

— Пусть он со мной поедет. И вдвоем не задавим коня.

Эпов обрадованно заморгал глазами, подсел к Лучке и больше уже не отходил от парня.

— Дядя Григорий, — позвал Федька.

— Отвяжись от меня, репей. Племянничек нашелся.

— Ты из револьвера стрелять можешь?