Читать книгу - "Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы - Геннадий Семенович Фиш"

Да, здесь это бывает: далеко от кирки, и люди заняты — не могут за тридцать-пятьдесят километров пойти воздать честь богу. Тогда пастор сам приезжает к прихожанам и сразу собирает окрестные селения и в два-три дня венчает, крестит и справляет панихиды, и объявляет последние законы правительства, и читает проповеди.

Суета понемногу затихла на берегу — значит, сейчас начнется проповедь.

Олави видел, как высокий сухой седой старик подошел к аналою. Он узнал в проповеднике того пастора, который обвенчал его с Эльвирой.

— Сатана-пергела! — выругался вслух Олави. — Ведь я ему должен. Пора бы и расквитаться с этим должком. Не пошли пасторские деньги впрок.

— Братья во Христе… — донесся голос проповедника.

Голос шел над водой и поэтому был далеко слышен.

«Надо будет переждать этот праздник». Но не успел он повернуть челнок в обратный путь, как увидел, что из-за речки, около которой расположилась деревня, в озеро быстро выплыл челнок и прямо направился к нему.

Олави стал уходить обратно.

Оглянувшись через минуту, он отметил, что челнок неуклонно идет за ним.

Вести незнакомый челнок прямо на карбас с оружием было глупо, поэтому Олави взял курс влево, в открытое озеро. Неизвестный челнок тоже вслед за Олави взял курс влево. Тогда Олави, обозлившись, круто повернул вправо.

Незнакомец в челноке тоже повернул направо. Олави погнал свой челн изо всей силы прямо на берег. То же самое сделал и незнакомец.

Всадив со всего разбегу челн в береговой ил, Олави вскочил на сушу и положил руку на маузер, спрятанный под курткой у поясницы.

Владелец челнока, краснорожий дубоватый парень, тоже вылезает из челнока на берег, подходит дружески к Олави и, развязно похлопывая его по плечу, басит:

— В деревню ехать вам нельзя, там сейчас ленсман и народ, — опасно.

— Чего же бояться нам? — сухо спрашивает Олави, не снимая руки с рукоятки маузера.

— Как чего? Да ведь вас сразу всех арестуют за самогон.

«Вот какое дело, значит, не так еще опасно», — думает Олави, рывком вытаскивает маузер и в упор говорит:

— Если ты выдашь — застрелю.

— Да что вы! — обижается парень. — Разве бы я специально тогда приехал предупреждать? Да я рад вам и сейчас и всякий другой раз помочь, если вы мне поднесете стопку-другую.

— Ладно, — говорит Олави, — как тебя звать?

— Юстунен. Моя изба у речки — крайняя.

— Ладно, — повторяет Олави, — буду иметь в виду. А теперь ты иди домой, и я пойду к себе.

— Если ленсман дознается, вы меня не выдавайте.

— Ладно, — усмехнулся Олави, — не выдам.

Юстунен уплывает на своем челноке обратно в деревню.

Олави следит за его челноком, затем, успокаиваясь, отталкивает и свой от берега и медленно, не торопясь гонит его к карбасу.

Карбас замаскирован неплохо: Инари наломал ветвей и сверху прикрыл посудину, но Олави почему-то кажется, что карбас стоит совсем на виду и каждый кому не лень может его увидеть.

Отраженный, опрокинутый вершинами лес колышется от весла Олави.

Олави подплывает к своим и обстоятельно — а Лундстрему кажется, слишком медленно — рассказывает товарищам обо всем, что он видел и слышал.

— Надо переждать здесь этот сход, — решает Инари.

Но не успели они еще принять решение, как послышались в лесу голоса. Инари прислушался. Шум разговора, несомненно, приближался.

Судя по голосам, шло много народа.

— Выдал нас твой Юстунен, — пытаясь улыбнуться, прошептал под нос Лундстрем.

— Да, по всей видимости, это так, — нехотя согласился Инари и, вытащив из-за пазухи револьвер, проверил, все ли патроны на местах.

Олави выскочил из челнока на берег. Прошел несколько шагов. Осторожно раздвинул кусты и стал вглядываться. Да, люди шли сюда. С собаками. Впереди двое с ружьями. Позади них Юстунен. Сомнений не было.

— Будем, значит, драться до конца? — спросил Олави Инари.

Впрочем, в тоне его было скорее утверждение, чем вопрос.

Инари на секунду задумался:

«Наша задача — доставить оружие, а не погибнуть. Если мы погибнем, оружие попадет шюцкору».

И он сразу же решительно объявил:

— Груз наш надо свалить в озеро.

«Если нас не убьют — значит, и оружие не пропадет. Нас пришьют — оружие пропадет», — так он думал, отпихивая карбас от берега.

Можно было бы винтовки и патронные ящики спрятать в осоке у самого берега. Но там было слишком мелко, а металлические патронные ящики предательски блестят.

Голоса все приближались.

Да, народу шло немало. Об этом можно было заключить еще и по тому, что они не таились, не маскировались.

Товарищи отвели карбас немного подальше от берега, где илистое дно не было так видно; Лундстрем удивился, как это он раньше не заметил такой совершенной прозрачности озерной воды.

Олави измерил веслом глубину — весло не достигало дна. Тогда осторожно, чтобы не было плеска, стали поднимать они связки винтовок и патронные оцинкованные ящики со дна карбаса и бережно опускать в воду.

Надо было торопиться, потому что голоса гудели уже совсем близко, и Лундстрему казалось, что он слышит хрустящий под ногами идущих сухой валежник.

Олави, Лундстрем, Инари опускали на дно озера то, что с таким трудом выкопали из-под земли, то, чем они жили последние недели, то, что они должны были доставить товарищам.

Когда последний ящик был опущен в воду, голоса достигли берега и уже около самого берега показались фигуры крестьян.

Поселяне шли спокойно, не торопясь, поодиночке и небольшими группами, и с ними двое охотников.

Тропинка в соседнюю деревню проходила по самому берегу, и не много времени надо было наблюдать за нею, чтобы установить, что это мирные крестьяне, батраки и торпари возвращаются после проповеди восвояси.

Юстунен, ожидая крепкоградусного угощения, и не подумал доносить.

По берегу проходили наряженные в самые лучшие свои платья девушки и парни, тетушки и племянники, невестки и свекрови, золовки и зятья, и, кроме проповеди о воздержании в сем грешном мире, несли они с собой сплетни и слухи со всего прихода и необходимые в обиходе безделушки, уступленные по сходной цене коробейниками из Улеаборга.

Впрочем, проповедь о воздержании вряд ли дошла до сердца каждого прихожанина.

Сказать здесь о каком-нибудь местном торпаре или крестьянине: «Он круглый год ест чистый хлеб» — было равносильно тому, чтобы объявить его богачом.

Только к позднему вечеру прекратилось хождение по тропинке.

Далеко в селении засветились одинокие огоньки, отраженные, как и звезды, озером.

Наступила тяжелая ночь для трех людей, находившихся сейчас на берегу, опустивших на дно труд и мечту многих своих дней.

Они долго молчали. Их охватил приступ отчаянья. Набегающие на небо тучи только