Читать книгу - "По следам тунгусской катастрофы - Н. Васильев"

своими глазами буровые установки, водоотливные помпы, груды шанцевого инструмента — все то, что везли и тащили сюда за восемь с лишним сот верст с Тайшета и Кежмы. И все это, аккуратно смазанное, законсервированное, уложенное в просторном крытом помещении, терпеливо ждет своего хозяина.

Но давно погасли угли в железной печурке, и на дворе не 1930-й год, а пятьдесят девятый год, и слишком далеко уехал Леонид Алексеевич Кулик, чтобы когда-нибудь снова вернуться назад.

На столе находим записку. Два месяца назад здесь были геологи. По старому путевому обычаю, они бесхитростно пишут о себе, о своем трудном пути, о том, что им предстоит еще быть в ходке вплоть до 15 октября, и желают тем, кто прочтет это письмо, попутного ветра и короткого маршрута.

Прочитав, оставляем записку на столе, там же кладем свою и трогаемся в обратный путь. Теперь идем медленно: Дима держит радиометр все время включенным и взволнованным голосом время от времени сообщает его показания. Цифры идут повышенные.

Первоначально мы думали в тот же день вернуться на Пристань, но не успели пересечь Южное болото, как небо обложило тучами, загремел гром, и дождь полил, как из ведра. Пришлось ставить палатку и, наспех поужинав колбасным фаршем, расположиться на ночлег.

3 августа

Утром обратный путь на Пристань. Первый, кто нас встретил в нашем лагере на Хушме, был пес Буська — верный страж лакурской группы. Вслед за ним мы увидели Галину Колобкову, а затем и всех остальных «лакурян» — загоревших, похудевших, измотанных, но целых и относительно невредимых.

На таежный хребет

(Путевые записи А. Ероховца)

Дорога уходит вдаль

Дав возможность Лене Шикалову запечатлеть на снимке «исторический» момент прощания с основной группой, мы выступили в путь ровно в полдень 20 июля.

Двадцатикилометровое расстояние до Верхней Лакуры мы рассчитывали покрыть в два дня. Но тайга готовила нам много сюрпризов.

После эвенкийского чумовья, сразу же за болотистой низинкой, началась сопка с мрачными обомшелыми деревьями. Земля сплошь затянута зеленым, с ржавыми подпалинами мхом, напоминающим мягкие подушки, под которыми скрываются многочисленные колодины и валежник. При ходьбе нога то и дело срывается с их скользкой поверхности и по самое колено проваливается в пышную зелень.

Все дальше, шаг за шагом, мы углублялись в тайгу. Впереди шел Геннадий с перекинутым через шею ружьем. За ним гуськом двигались Валерий и Галина, вооруженные приборами, я замыкал шествие, делая затесы на деревьях.

Вскоре мы уткнулись в болото, покрытое низкими кустами и моховыми кочками. Вдали вставал рослый сосновый борок. За ним, изгибаясь в обход болота, тянулась сопка, ощетинившаяся острыми верхушками деревьев. Жарко. Толстым темным слоем пауты облепляют всю одежду и рюкзаки. Воздух буквально кишит гнусом.

На одном из привалов мы устроили совещание. А что если от заданного курса отклониться немного к юго-западу, где протекает большой ручей?

— Давайте так и сделаем, — сказал Плеханов. — Выйдем на речку и поточней привяжемся к месту. Там у воды остановимся на ночлег.

— А если речка пересохла? — спросил я.

— Тогда придется или вперед идти до тех пор, пока не встретим воду, или возвращаться назад к Чамбе.

— Нет, уж лучше топать без воды до самой Лакуры, чем возвращаться, — решительно заявил Валерий.

Мы согласились с ним.

…Высоко вверх взлетает пламя, со всех сторон охватывая висящие над костром котелки. Огненные языки расползаются по земле. Загорается сухая трава, темнеют ветки кустов.

А Валерий кухарничает у костра, не снимая с лица тюлевой сетки. Вдруг он с беспокойством оглядывается вокруг, шумно втягивает носом воздух.

— Где-то что-то горит. Слышишь, горелым пахнет?

Осматриваюсь, но ничего подозрительного не вижу.

Причина выясняется через несколько минут, когда раздается истошный крик Валеры:

— Горю!

Отбросив в сторону ложку и схватившись за лицо руками, он торопливо срывает с головы дымящийся накомарник. В тюлевой сетке, выгорев, зияет большая дыра.

Глядя на Кувшинникова, мы покатились со смеху.

…Над тайгой стоят светлые сумерки. Красноватые полоски углей постепенно тускнеют и подергиваются чернью. Над грудой цветных углей попыхивает дымок, спрятались в траву комары, весь вечер точившие воздух звоном тонких струн. Таежная тишина ночи разлилась вокруг. И стало слышно, как за узкоплечими елками и лиственницами, у обрывистого обомшелого берега, журчит на перекатах река, точно ссыпая в сосуд мелкие звонкие камешки.

Назавтра утренний туман над речкой не рассеялся. С севера потянуло дымкой. К полудню синеватой завесой подернулась вся долина. Где-то горела тайга.

Мы спешили уйти подальше отсюда. Вдоль речки, держась западного направления, шла торная тропа. Мы двинулись по ней, преодолевая болота с коричневой, чавкающей под ногами, почвой, перебираясь через навороченные в низинках буреломы, плотно забитые высокой травой и кипрейником. Тропа все упорней поворачивала на северо-запад, и мы начали подозревать, что она проложена к озеру Пеюнга.

Где же ты, Лакура?

Под вечер мы поднялись на выгоревшую сопку.

На северо-западе, опускаясь над тайгой, пылал в малиновом накале солнечный шар. Прямо перед нами должна быть река Лакура. Решили выйти к реке напрямик, без тропы, но не пройдя и полкилометра, увязли в болоте. Пришлось идти в обход.

Мы шли да шли, а река все не появлялась. Углубились в болото, где под кустами тальника стояли лужи воды. За топью поднималась стена темных лиственниц. Из тайги крались вечерние сумерки.

Захватив ружье и кликнув с собой собаку, Плеханов ушел на разведку. Он долго не возвращался. Обеспокоившись, мы принялись кричать его. Издали донесся слабый ответ. В кустах послышался шум, из них выскочил наш пес Буська. Узкие глаза его, изъеденные мошкой, слезливо щурились. Пес подбежал ко мне и стал тыкаться мордой в колени. Потом улегся у куста.

Вскоре появился Геннадий.

— Прошел по тропе километра полтора, — сказал он. — Реки нет. Метрах в тридцати отсюда — чумовье, там и заночуем.

За болотом, на расчищенном от лиственниц месте, по обе стороны от тропы, находилось заброшенное эвенкийское стойбище. Над землей поднимался настил невысокого лабаза. На месте старого кострища — глубоко выгоревшая в торфянике яма. Рядом сложена поленница сухих колотых дров.

Здесь мы разожгли костер и натянули палатку.

Ночь наступила быстро. Мы уже засыпали, когда Буська, прилегший у лиственницы, вскочил и залился хриплым лаем… Мы тоже поднялись и насторожились.

Заброшенное эвенкийское стойбище в тайге

Костер прогорал. За сгрудившимися лиственницами стояла непроглядная темь. Казалось, что она, теснее сдвигаясь вокруг нас, таит в своих недрах что-то тревожное, недоброе.

Плеханов взял