Читать книгу - "Французский поход - Богдан Сушинский"

— Ты так ничего и не понял, комендант. Я и есть то самое «одиночество» хана. Его глубочайшее «одиночество».

— Вы предпочитаете говорить загадками, уважаемый Карадаг-бей. Мне не понять их. Я — всего ли воин, пусть и наделенный какой-то там призрачной властью. И потом, Кафа находится столь далеко от столицы, что любая тайна, рожденная во дворце хана, доходит сюда обросшей сплетнями. Возможно, в том, что хан находится сейчас в Карадаге, для вас, Карадаг-бея, есть особый символ, знак Аллаха, возможно… — едва заметно поклонился Гадаяр-Керим, — но я по-прежнему чувствую себя хранителем его уединенности.

Ответом Карадаг-бея была все та же самоуверенная, нагловатая ухмылка, которая настолько успела надоесть Гадаяр-Кериму, что в следующий раз он предпочел бы увидеть ее на лице Карадаг-бея разве что под секирой палача.

К его удивлению, Карадаг-бей начал облачаться в мундир то ли австрийского, то ли польского офицера. Кто иной из придворных Ислам-Гирея осмелился бы появиться в нем в Крыму, да еще предстать перед своим повелителем? Похоже, что Карадаг-бей действительно стал «глубочайшим одиночеством хана» — независимо от того, какой глубинный смысл изволил вкладывать в это понятие он сам.

— Чем интересовался хан, будучи в Кафе?

Вопрос застал Гадаяр-Керима врасплох. Несколько секунд он непонимающе смотрел на гостя, пытаясь вникнуть в суть того, о чем его спрашивают.

— Видите ли, уважаемый Карадаг-бей, еще никто и никогда не осмеливался поинтересоваться, чем именно интересуется хан, появляясь в нашем благословенном городе.

— Где-то же он бывал, о чем-то спрашивал. Я обязан знать это. Я обязан знать все. Значительно больше, чем может предполагать о моих сведениях Ислам-Гирей, ибо такова моя служба.

«А ведь дело не только в мундире, — вдруг понял Гадаяр-Керим, только сейчас сообразив, что именно больше всего удивляет его в поведении гостя. — Он и ведет себя как неправоверный европеец. Его манера говорить, держаться, дерзить в разговоре со старшими, наконец, абсолютное неумение отвешивать поклоны, без чего на Востоке вообще немыслимо соблюдение обычаев, не говоря уже о придворном этикете».

— Прежде всего, Ислам-Гирей, да продлит Аллах дни его, побывал в гавани, где расспрашивал, чьи корабли стоят в ней, а также внимательно осматривал эти суда. А там как раз находились четыре галеаса ^[12] и один галеон ^[13] из Турции, несколько каравелл из Генуи и Венеции, галера из Египта. Могло бы показаться, что они специально собрались, чтобы Ислам-Гирей мог любоваться кораблями всего мира. К слову, до сих пор я даже не догадывался, что всемогущественнейший хан сумел проникнуться такой любовью к морю и кораблям. Чтобы татарин — и вдруг…

— Это как раз приятная весть, Гадаяр-Керим, — возбужденно прошелся по двору Карадаг-бей. — Вам не понять, насколько она важна и приятна. И то, что в гавани в это время оказалось много кораблей — тоже хорошая примета.

Комендант крепости удивленно смотрел на гостя, не понимая, что тот имеет в виду.

— Примета? Когда в гавани много кораблей — хорошая примета? — усиленно морщил он лоб.

— Но никто не способен истолковать, что именно она предвещает, — благодушно рассмеялся Карадаг-бей. — Видно, мне действительно нужно было родиться где-нибудь в Англии или Венеции, — бесстрастно согласился Карадаг-бей. — Вели слугам готовить коней.

— Уже уезжаете? — растерялся Гадаяр-Керим.

— Не могу я терять время, когда в нескольких милях отсюда решается судьба государства.

— Даже так — судьба? — выпучил глаза комендант крепости. Круглое прыщавое лицо его еще более округлилось и стало похожим на старую перезревшую тыкву. — А как она… решается?

— Об этом я и хочу узнать в ставке.

— Значит, сейчас вы — в ставку?

— Немедленно. А ты и в самом деле привыкай к европейским столам и одеждам, Гадаяр-Керим, нам это еще может пригодиться. Да и вообще, пора уже…

— Пригодится, когда повелителем Крыма станет человек, побывавший во многих европейских странах? — лукаво прищурил свои маслянистые глазки комендант, положив при этом голову-тыкву себе на плечо. — Я правильно понимаю?

— А что, при дворе хана уже появился такой человек? — жестко отчеканил Карадаг-бей, и комендант тут же испуганно подбросил плечом свою голову-тыкву. — Я спрашиваю: вы знаете человека, который стремится стать повелителем Крыма, дабы превратить его в окраину «мира неверных»?!

— Нет, я не знаю такого человека, уважаемый Карадаг-бей, — пересохшими губами пролепетал комендант.

«А ведь в эти минуты зарождается начало крупной придворной интриги, — смерил его презрительным взглядом Карадаг-бей. — Она начнется с доноса этого ублюдка, в котором будет все: и мое презрение к восточным одеждам, и неуважение к хану, и стремление взойти на крымский престол. Сколько придворных голов полетело в Бахчисарае из-за подобных доносов!».

Как только отряд покинул город, Карадаг-бей подозвал к себе одного из самых доверенных своих аскеров, ногайца Юлдаша.

— Когда я взял тебя к себе, ты, кажется, был дервишем ^[14]?

— Ты, как всегда, прав: дервишем, мой повелитель, — осклабился Юлдаш. Они оба хорошо знали, что его «дервишество» было всего лишь спасением от секиры палача, и что дервишем он стал после того, как бежал из тюрьмы. Но существа дела это не меняло.

— Возьми двоих своих людей и к вечеру вернись в Кафу. Говорят, Гадаяр-Керим неплохо подает всякому дервишу, появившемуся у ворот его дворца. В Бахчисарай прибудешь через две недели. И я не удивлюсь, если привезешь весть о том, что Гадаяр-Керим ушел от нас в мир иной. Мы все, даже хан, искренне пожалеем, что его нет больше с нами.

— Понял, мой повелитель. Надеюсь, что через двенадцать дней, среди прочих, вы услышите и такую весть.