Читать книгу - "Камни Господни - Михаил Строганов"

— Теперь помолимся…

Трифон достал из-за пазухи небольшую иконку святого Николая, благоговейно к ней приложился и бережно поставил на ледяной нарост. Затем, не выпуская факела из рук, встал перед иконой на колени и тихо, почти шепотом, стал читать молитву:

— О, всеблагий отче Николае, пастырю и учителю всех верою притекающих к твоему заступлению, и теплою молитвою тебя призывающих, скоро потщися, и избави Христово стадо от волков губящих. Огради и сохрани святыми твоими молитвами от мирскаго мятежа, меча, нашествия иноплеменников, от междуусобныя и кровопролитныя брани. И якоже помиловал еси триех мужей в темнице седящих, и избавил еси их царева гнева и посечения мечнаго, тако помилуй и помоги нам угодниче Божий. Избави нас от всякого зла, и от всякия вещи сопротивныя, управи ум наш и укрепи сердце наше в правой вере. Аминь.

Свод дрогнул, вспыхнул огненной лавой, отзываясь на слова далеким, протяжным волчьим воем.

— Слышишь, как бесы стонут? — глаза старца истово заблестели. — Значит, дошла молитвушка, услышал святой угодниче.

Они пошли дальше, вглубь горы, потом стали спускаться вниз почти по вертикальному лазу.

— Диковинно тебе, Данилушка, внутри горы быть? — старец замер и тяжело отдышался. — Небось, и не ведал о таких ходах змеиных.

— Я десять лет в горах Персии прожил, — Данила остановился, почти уткнувшись Трифону в ноги. — Меня там старец наставлял, как теперь ты. Только ты учишь прощению, а он учил убивать…

Монах ничего не ответил, промолчал, но пополз быстрее, изо всех сил перебирая худыми локтями.

Наконец показался грот, много выше и больше прежнего, ледяного. Данила встал на ноги, огляделся. Взгляду открылось странное убранство пещеры, которое можно было сравнить лишь с останками древних ромейских храмов. Полупрозрачные колонны причудливо свисали из-под нерукотворного купола и вырастали снизу, прямо из-под ног. Они срастались в единое целое, переплетаясь друг с дружкой, как ненасытные тела любовников, иные образовывали причудливые скопища фигур, словно превращенные в лед грешники, застигнутые за бесовским блудом. Поодаль стояли ледяные ложа, напротив них — зловеще поднимались колья и плаха.

— И вправду ад, — шепнул старцу Карий. — Злая красота, злыми недрами взращенная.

— Пойдем, — от охватившей дрожи Трифон с трудом выговаривал слова. — Ты еще не видывал ее…

— Разве здесь есть кто? — Карий удивленно посмотрел на монаха.

— Нет здесь места живым, и мертвым нет, — Трифон многократно перекрестился и дрожащим голосом стал читать нараспев. — И пришел один из семи Ангелов, имеющих семь чаш, и, говоря со мною, повел меня в духе в пустыню; и я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами.

Старец сжал руку Данилы и подвел его к стене, скрытой в непроглядном пещерном мраке…

* * *

Взгляд скользнул по темноте и, встретившись с желтым свечением немигающих совиных глаз, замер. Раздался хруст, какой обычно бывает в лесу, когда невзначай наступишь на хворост. Карий посмотрел вниз и резко отступил назад — под ногами лежали почерневшие от времени человеческие черепа вперемешку с остатками пережженных костей.

С трудом переводя дух, Трифон поднес факел ближе:

— Поганская земля, идеже покланяются идолом, идеже жрут жертвища, идеже веруют в кудесы, и в волхованья, и в чарованья, и в бесованья, и в прочая прельсти дьявольскиа…

На большом, словно отполированном, гладком камне показалась безобразное женоподобное существо, нарисованное разноцветными красками в человеческий рост, но с совиной головой. Существо, или как ее назвал старец, адова баба, содрогалась в родовых схватках на гигантском ящере. Вокруг нее, нарисованное черным и желтым цветом, словно вмещающее существо сфера, разливалось на полированной каменной глади кроваво-красное марево.

— Смотри и разумей! — Трифон ткнул пальцем в роспись. — Внизу, под ногами десять голов ящеров, да вверху над личиною пять грифоньих, да по бокам две: звериная да змеиная.

— Посвети-ка сюда, — Карий показал на правую руку адовой бабы. — Никак вместо пальцев волчья пасть! А здесь, на левой что? Ничего не видно!

— Это Варлаам лазает блудницу Вавилонскую затирать, — пояснил Трифон. — Поет псалмы, да скоблит окаянную. Только без толку… Ужо пять раз дочиста стирал, а сатанинское отродие появляется снова. Из стены прет, из камня вырастает.

— Это зеркало, не камень, — Данила провел рукой по холодной каменной глади. — Скобли его или на нем малюй, только она не отступит, не уйдет, пока не убьют ее дух.

Трифон, вздрагивая телом, сжал кулаки:

— Страшно мне, Данилушко, иной раз так страшно бывает, что, думаю, не выдюжу, да и уйду отсюда. Назад ворочусь, домой, в Немнюшку, или к своему отцу духовному, Иоанну, в Великий Устюг. Покойно там, службу Богову без соблазнов сатанинских нести можно.

Старец вопросительно посмотрел на Карего, но тот сосредоточенно разглядывал рисунок, не произнося ни слова.

— Земля пугает, камни ее великие, изрытые пещерами бездонными, нисходящими до преисподних глубин. Люди здесь превращаются в бесов, а бесы становятся людьми, — Трифон горько вздохнул. — Воля, и то здесь другая, злая, безнадежная, наподобие той, что дается попавшему в капкан зверю…

— Уходить надо, — Данила подхватил суму и протянул старцу. — Ты правильно сделал, что привел сюда.

Трифон кивнул головой:

— Варлаам настрого не велел. Фома ему все доложит. Только Варлаам, хоть и игумен, да не указ мне.

Карий ласково посмотрел на Трифона, подумав: «Может, игумен и не указ, но бить Фома умеет отменно».

— Братию сюда правильно не пускаете, насмотрятся на такое, глядишь, и сами взбеленятся, — немного помолчав, добавил: — Что, старец, пойдешь ли ты со мной к Строганову, в Орел-город? Кто, окромя тебя, казака моего от бесовского сглаза выправить сумеет? Сейчас говори, идешь?

Трифон с благодарностью взглянул Карему в глаза: -Иду!

* * *

Орел-городок устал от Масленицы, объелся ее блинами и пирогами, опился щедро подаваемой со строгановского двора брагою, а праздник все не кончался, едва пересилив свою середину.

Никто не мог сказать, когда в городке появился пронырливый юрод Семка Дуда, маленький, колченогий, обвешанный бутафорскими веригами и крестами. Попади он на глаза приказчику Игнату в будний день, да что там Игнату! Первый же староста схватил бы этого мазурика за шиворот, приволок на кнутовой допрос в съезжую избу, там бы в два счета открылось его пустосвятство с поддельными цепями, теплой бабьей душегрейкой под суровым рубищем, мягкие заячьи шкурки под грязными онучами. Но теперь, в дни Масленицы, Дуда чувствовал себя вольготно: днем сидел на площади, или на церковной паперти, грозя непочтительным прохожим анафемой, таращил глаза, истошно вопил, пуская изо рта слюни, или смиренно обнимал ноги, умоляя вместе помолиться о грядущей кончине мира. Оттого Дуда каждый день собирал щедрое подаяние, набивая суму отменным харчем, или разживался деньгой. По вечерам юродец ходил вместе с ряженой молодежью по дворам, охальничал, пел срамные песни, пытаясь залезть к девкам под подол. Но больше того смотрел да спрашивал, что, мол, здесь так, а что эдак…