Читать книгу - "Крепостное право - Мария Баганова"

– Марья Александровна! что с вами, вы так расстроены? – и бедная больная, залившись слезами, стала жаловаться, что девка Машка хочет ее в гроб положить.

– Каким образом? – спросила графиня.

– Не могу найти случая дать ей пощечину. Уже я нарочно задавала ей и уроки тяжелые и давала ей разные поручения: всё мерзавка сделает и выполнит так, что не к чему придраться… Она, правду сказать, чудная девка и по работе, и по нравственности, – да за что же я, несчастная, страдаю, а ведь от пощечины бы она не умерла.

Посидевши немного и высказав свое горе, она уехала, и графиня при всей своей доброте все-таки об ней сожалела. Но дня через два опять приезжает Марья Александровна веселая и как будто бы в каком-то торжестве обнимает графиню, целует, смеется и плачет от радости и, даже не дожидая вопроса от графини, сама объяснила свою радость: – Графинюшка, сегодня Машке две пощечины дала.

Графиня спросила:

– За что? Разве она что нашалила?

– Нет, за ней этого не бывает. Но вы знаете, что у меня кружевная фабрика, а она кружевница; так я такой ей урок задала, что не хватит человеческой силы, чтобы его выполнить.

И наша графиня, при всем участии к больной, не могла не сказать ей в ответ:

– И вам это не совестно?

– Ах, ваше сиятельство! что же мне, умереть из деликатности к холопке? А ей ведь это ничего, живехонька, как ни в чем не бывало.

Такой разговор происходил в воскресенье, а во вторник, гораздо ранее назначенного времени для визитов, Марья Александровна приезжает к графине расстроенная и почти в отчаянии и, входя на порог, даже не поздоровавшись с хозяйкой, кричит, что девка Машка непременно хочет ее уморить. Графиня спрашивает, что такое случилось.

– Как же, графиня, представь себе, вчера такой же урок задала – что же?.. Значит, мерзавка не спала, не ела, а выполнила, и всё это только, чтобы досадить мне. Это меня так рассердило, что я не стерпела и с досады дала ей три пощечины; спасибо, в голове нашла причину: а, мерзавка! – говорю ей, – значит, ты и третьего дня могла выполнить, а по лености и из желания сделать неприятность не выполнила; так вот же тебе! – и вместо двух дала три пощечины, а со всем тем не могу до сих пор прийти в себя… И странное дело: обыкновенное лекарство употребила, а страдания не прекращаются».

Примечательно, что Щепкин своих господ – Волькенштейнов – характеризовал как людей «примерной доброты». Особенно привязан он был к графине. Однако эта «добрейшая женщина» хоть и благоволила способному юноше, вовсе не торопилась дать ему свободу. Напротив, она была готова продать его в театр графа Каменского, мрачно прославившегося своей жестокостью. Помешал сделке князь Репнин: он первым выкупил у графини актера, а спустя три года дал ему вольную, организовав спектакль «по подписке», дабы возместить понесенные им самим расходы.

И все же именно Волькенштейны, чьи имения располагались в Обоянском и Суджанском уездах Курской губернии, разглядели в юном Щепкине талант и отдали способного юношу учиться в училище в уездном городе Судже. Там Щепкин сыграл свою первую роль – это была комедия «Вздорщица», поставленная на школьной сцене.

Затем было училище в Курске, которое вскоре преобразовали в гимназию. Но крепостным людям позволялось ходить далеко не во все гимназические классы, и потому Щепкин окончил неполный курс.

Крепостные гаремы

«Вообще предосудительные связи помещиков со своими крестьянками вовсе не редкость. В каждой губернии, в каждом почти уезде укажут вам примеры… Сущность всех этих дел одинакова: разврат, соединенный с большим или меньшим насилием. Подробности чрезвычайно разнообразны.

Иной помещик заставляет удовлетворять свои скотские побуждения просто силой власти и, не видя предела, доходит до неистовства, насилуя малолетних детей… другой приезжает в деревню временно повеселиться с приятелями и предварительно поит крестьянок и потом заставляет удовлетворять и собственные скотские страсти, и своих приятелей», – писал А.П. Заблоцкий-Десятовский

Сельский священник рассказывал о помещике, имя которого он сократил до Н.И-ч Б. Этот Н.И-ч «был настоящим петухом и до женитьбы, и после, а вся женская половина его крепостных – от млада до стара – была его курами». Вечерами барин имел обыкновение прохаживаться по деревне. Подходя к какой-нибудь избе, он легонько стучал в окно – и это значило, что красивейшая в семье должна к нему выйти.

Н.В. Неврев. Торг. Сцена из крепостного быта. 1866

Помещик Жадовский из Оренбургской губернии даже стал фигурантом следствия о растлении дворовых девушек. Он установил в своем поместье право первой ночи: разрешал крестьянам жениться только при условии, что первая ночь будет принадлежать ему. Если невесты противились – их наказывали розгами, если противились женихи – их сдавали в рекруты.

Вообще подобная практика была распространенным явлением.

Автор «Воспоминаний смоленского дворянина», напечатанных в журнале «Русская Старина» в 1895 году, рассказывал о своем дяде, помещике Кале-нове, который считал своим гаремом весь женский персонал усадьбы.

Крепостная помещика Рославлева Саратовской губернии воспротивилась приставаниям барина, да еще и пожаловалась его жене. Барыня поссорилась с супругом и уехала из деревни по каким-то делам. Ну а Рославлев приказал управляющему выдать строптивую девку замуж за деревенского дурачка – то есть за слабоумного. Управляющий пожалел девицу и нашел ей мужа поумнее. Рассвирепевший барин отдал молодого супруга в солдаты.

Но реакция барыни могла быть и иной! Так, писатель Даниил Лукич Мордовцев в очерке «Накануне воли», составленном на основании архивных документов Саратовской губернии, рассказывает, как супруга помещика Малова, узнав о том, что муж изменяет ей с крепостной, ворвалась в людскую, отрезала девушке волосы, а после, «войдя в раж», заставила ее раздеться и лучиной опалила ей «вокруг естества волосы». Мордовцев приводит много случае помещичьей распущенности и крайней жестокости. Он рассказывает, как девушек принуждали к сожительству с помещиками битьем, вождением по снегу в мороз босиком, как их заковывали в рогатки… Особенно Мордовцева возмущало то, что барская похоть распространялась даже на молодых матерей: их насильно уводили для услаждения помещика, в то время как их голодные младенцы в люльках задыхались от крика.

Наскучившую секс-рабыню помещик мог отдать в публичный дом с тем, чтобы она, торгуя собой, платила ему оброк. Об этой практике повествует путешествовавший по России прусский чиновник, экономист и писатель Август фон Гакстгаузен.

Похотливые помещики, а порой и их управляющие, считали за правило иметь свои гаремы или серали, составленные из крепостных невольниц, которых уже почти официально именовали «серальками». Вся разница между владельцами сералей заключалась в том, как именно они относились к своим невольницам. Ну и, конечно, в размере таких гаремов.

Такой гарем имел, к примеру, князь Гагарин. В его доме находились две цыганки и семь девок, «последних он растлил без их согласия», сообщает нам современник. А цыганок он держал для того, чтобы учить девок пляске и песням. Это было нужно, чтобы развлекать барина и его гостей. С девушками Гагарин обходился очень жестоко и часто наказывал их арапником[23]. При этом он считал нужным держать бедняжек взаперти и раз отпорол одну девушку только за то, что она смотрела в окно.

Друг Пушкина А.Н. Вульф писал о своем дяде Иване Ивановиче Вульфе: «Женившись очень рано на богатой и хорошенькой девушке, нескольколетней жизнью в Петербурге расстроил свое имение. Поселившись в деревне, оставил он жену и завел из крепостных девок гарем, в котором и прижил с дюжину детей, оставив попечение о законной своей жене. Такая жизнь сделала его совершенно чувственным, ни к чему другому не способным».

Публицист, славянофил Александр Иванович Кошелев (1812–1883) без особых эмоций сообщает, что во второй половине 1830-х годов неподалеку от их собственного имения «поселился в селе Смыкове молодой помещик С., страстный охотник до женского пола и особенно до свеженьких девушек. Он иначе не позволял свадьбы, как по личном фактическом испытании достоинств невесты. Родители одной девушки не согласились на это условие. Тогда он приказал привести к себе и девушку, и ее родителей; приковал последних к стене и при них изнасильничал их дочь. Об этом много говорили в уезде, но предводитель дворянства не вышел из своего олимпийского спокойствия, и дело сошло с рук преблагополучно».

Да и у самой помещицы Кошелевой, родственницы Александра Ивановича, крестьяне неоднократно жаловались на управляющего, который не только отягощал их сверхурочными работами, но и разлучал с женами, «имея с ними блудное соитие». Ответа из государственных органов не было, и доведенные до отчаяния люди самостоятельно