Читать книгу - "Гулящие люди - Алексей Чапыгин"

– Куда-а? Чьи люди-и?!

Рыжий мужик, наскоро запахнув кафтан, сняв шапку, ответил:

– Тарханные, служилой, московского гостя Василья Шорина с рыбна села наемные-е!

– Куда-а и с чем?!

– В Астрахань, служи-ло-ой, за государевой царевой и великого князя Алексия Михайловича ры-бо-й!

– До-о-бро! Плавь-те-е!

Гребцы на струге опустили весла, и струг опять быстро поплыл.

– Зримо, на смену Милославскому боярину? Тот плыл мимо Саратова на многих стругах со стрельцы, песни играли весело, а этот, вишь, молчит, должно Борятинской… – сказал старик Наум.

– Глазами туп стал? – ответил рыжий, снова распахивая кафтан, и, надевая шапку, прибавил: – Начальника Разбойного приказу не узнал – наместника Костромского.

– Ужли Одоевский князь?

– Ен! Яков Микитич. Скуластой и долгой, по жидкой бороде вижу. Эй, на-д-дай, това-ры-щи-и!

У Камышенки остоялись. На берегу торчало шесть релей, повешено двенадцать разинцев.

– Навстрет мне все батьки-атамана работнички! Спасибо и то им не скажешь… – сказал домрачей.

– Прощай и с такими словами убирайся в лодку! – крикнул рыжий.

– Ухожу! Тебя-то, лисый, не жаль кинуть, а вот обчего сынка обнять надо. Прости-ко, Гришенька. – Старик обнял Сеньку.

– Прощай, дедушко. Видаться ли?

– Где уж, сынок! Путь наш один, да росстаней много. – Наум, привычно закинув бороду на плечо, поцеловал уходившего: – Не поминай, спаси Микола, лихом! Звал иножды козлом, забудь, то не от сердца было…

– Прости, Наумушко. Пути розны, а то бы еще почудасили.

Рыжему старик поклонился, сказал:

– Спасибо, хозяин, за корм и плавь!

– Поди с Богом.

Домрачей, сняв с лысой головы баранью шапку, помахал ею судовым ярыгам.

– Работнички, прощайте!

– Про-ща-а-й, деду-шко-о! – закричали ярыги ближние и дальные.

Старик, взяв с палубы под мышку домру, спустился в лодку.

– Разбойной, зрю я, старец был, – вздохнул рыжий.

Летом 1671 года царя несказанно обрадовали матерые низовики-донцы – атаман Корнило Яковлев с товарищи. Они, как драгоценную кладь, привезли в Москву на земской двор царскую грозу – Разина. После казни «друга голытьбы» царь стал крепче спать. К нему теперь ежедневно шли грамоты от главных воевод Юрия Борятинского и Долгорукого. Тот и другой, не сговариваясь, менялись местами по Волге и за Волгой. То с правой стороны один, то с левой другой, и обратно, смотря по сакмам^[395] – куда прошли преследуемые ими мужики, холопы и посадские гилевщики. Как один, так и другой Юрии поочередно доходили почти до Уральских гор, а на запад и юг до Бела-города, где сидел Григорий князь Ромодановский. Дальше воеводы Ромодановского не шли – им было указано: «В чужие дела не вступаться». Воеводы Борятинской и Долгорукой, а также подручные им стрелецкие головы разбивали бунтовские засеки, жгли деревни ушедших на гиль мужиков, равняли с землей становища татар и немирных калмыков, гнали мордву и чувашей, четвертовали, вешали, сажали на кол. Царь знал, читая утешные грамоты воевод: «Не один-де Арзамас и Нижний Ломов, а многие городы текут не по один день кровяными ручьями».

Царь и без воевод понимал, что после казни Разина те заводчики бунтов, по подговору которых мужики садятся в засеку, будут переловлены, пожар бунтовской зальется кровью, а крыша бунтов на его глазах по его приговору рухнула. Знал царь и то, что воеводы, творя его царскую волю «жесточи несказанной», спасают от беды его трон и свою боярскую власть над народом. Царь улыбался и думал: «Они заставят мужика пахать, платить налоги, а инородцев собирать на меня ясак».

Да, гроза прошла!

Царская радость возросла всячески. У царя родился сын Петр Алексеевич.

По городам, целым и разоренным, по монастырям погнали скоро «жильцы» объявлять о царской радости да петь молебны. Милославская Марья Ильинична умерла в 1669 году, а вместе с ней и царевич Симеон. Умер Алексей, Федор с самого рождения болел цингой, Иван Алексеевич был скуден разумом, его втихомолку прозвали слепым: он не был слеп, но веки закрывали глаза. Не шли в пользу царю обильные кормы. Царь не унывал, упивался, объедался и «ходил» – ездил часто на богомолье. «В 1673 году одиннадцатого сентября был у государя стол по Грановитой палате, а ели у государя царевичи: «касимовской царевич Василий Арасланович, сибирские царевичи Петр да Алексей, да власти митрополичьи – всего семь человек, а у стола были бояре и окольничий и думные люди, все без мест. Полковники и головы московских стрельцов, да войска запорожского гетмана Ивана Самойловича^[396] два сына».

В том же 1673 году «декабря в 31 день пришли к великому государю, к Москве, свейского короля великие и полномочные послы: граф Густав Оксенстерн, думной Ганс Эндрих фон Тизенгаузен, земской думной Готфарт Яган фон Будберхт. А встреча была послам за городом, за Тверскими вороты за Тонною слободою, а на выезде, по указу В. Г., были против свейских послов ближние люди и стольники, и стряпчие, и дворяне московские. А в сотнях у голов знамен государевых не было, ехали со своими значками. А послы сидели в карете. А шли послы Тверскою улицею в Неглиненские ворота, Красною площадью и Ильинским крестцом и в Ильинские ворота, Покровскою улицею на Посольский двор, что был двор немчина Давыда. А как шли послы в Неглиненские ворота, и в то время послов на Неглиненских воротех изволил смотреть великий государь, царь Алексей Михайлович».

Смотря послов, царь простудился, а послам надо было дать пир, и послы ели у царя в той же Грановитой палате. Царь принимал от послов поздравления и сам их поздравлял, много пил, а после того пира слег, так как всегда отекал ногами, – теперь же отек гораздо.

Весной, когда миновала большая вода, к царю пригнал с Терков князь Петр Семенович Прозоровский.

– Пошто, князь и воевода, без указу государева пожаловал? Великий государь недужен, – сказал воеводе думный дьяк Дохтуров.

Думный дьяк был при царе для неотложных дел и отписок.

– Нужа великая, дьяче, повлекла – на воеводстве товарыщи сидят, а великому государю скажу «слово и дело».

Дохтуров осведомил царя, и царь ответил:

– Ослушниками чинятца воеводы – и этот пригнал без указу, но прими. – Принимал в ложнице Ромодановского, князю Петру хватит чести и места. – Ты, дьяче, будь близ, надобен станешь – позову.