Читать книгу - "Актея - Александр Дюма"

— Но если так, — дрожащим голосом перебила ее Актея, — если Британик действительно был отравлен, почему же раб-отведыватель не испытал на себе действие яда? Говорят, у Британика с детства была падучая болезнь, быть может, у него случился припадок, и…

— Да, да, именно так и утверждает Нерон!.. Именно в этом проявилась его адская предусмотрительность. Да, все напитки, все кушанья, поданные Британику, первым пробовал раб-отведыватель. Но Британику принесли такое горячее питье, что, хотя раб его и попробовал, мальчик пить не смог; тогда в кубок добавили холодной воды, и в этой-то холодной воде содержался яд. О! Этот яд действовал быстро и был приготовлен умело: без единого крика, без единого стона Британик закрыл глаза и упал навзничь. Некоторые сотрапезники необдуманно убежали. Но самые хитрые остались; они побледнели, дрожали, они поняли все. Нерон пел в это время. Он умолк, наклонился над ложем Британика, вгляделся в мальчика и сказал:

— Ничего страшного, сейчас он очнется и снова станет видеть.

И он продолжал петь.

А сам между тем заранее позаботился обо всем необходимом для погребения — на Марсовом поле был сложен костер. И той же ночью туда принесли труп мальчика, весь в лиловых пятнах; но боги, можно подумать, отказались быть сообщниками в братоубийстве: разразился ливень, и он трижды гасил костер! Тогда Нерон приказал обмазать труп смолой и варом, костер зажгли в четвертый раз, и пламя, пожирая труп, взвилось вверх — казалось, на этом огненном столбе возносится в небо разгневанный дух Британика!

— Но Бурр! Но Сенека!.. — воскликнула Актея.

— Бурр, Сенека!.. — с горечью повторила незнакомка. — Им нагрузили руки серебром, заткнули рот золотом, и они промолчали!..

— Увы! Увы! — прошептала Актея.

— С этого дня, — продолжала та, кому, по-видимому, все эти страшные тайны были хорошо известны, — с этого дня Нерон стал настоящим сыном Агенобарбов, достойным потомком этого племени людей с медной бородой, железным лицом и свинцовым сердцем. Он развелся с Октавией, которой был обязан троном, сослал ее в Кампанию, где ее стерегли, не спуская глаз, и, всецело предавшись утехам в обществе цирковых возниц, гистрионов и гетер, начал вести такую разгульную и развратную жизнь, что она уже два года приводит в ужас весь Рим. Ибо тот, кого ты любишь, девушка, твой прекрасный олимпиец-победитель, тот, кого мир называет своим императором, а придворные чтут как бога, с наступлением ночи выходит из дворца в одежде раба, в колпаке вольноотпущенника. Он спешит на Мульвиев мост или в какой-нибудь кабак Субуры, и там, среди распутников и блудниц, среди носильщиков и уличных фигляров, под кимвал жреца Кибелы или под флейту гетеры, божественный Цезарь воспевает свои подвиги на поле брани и на поприще любви. Затем во главе этого сброда, разгоряченного вином и похотью, рыщет по улицам города, оскорбляя женщин, избивая прохожих, грабя дома, так что, когда он возвращается в свой Золотой дворец, на лице у него порой видны позорные следы, оставленные грязной палкой какого-нибудь неизвестного мстителя.

— Не может быть! Не может быть! — воскликнула Актея. — Ты клевещешь на него!

— Ошибаешься, девушка, я говорю правду, и притом еще не всю правду.

— И он не наказывает тебя за то, что ты раскрываешь такие тайны?

— Когда-нибудь это может случиться, и я готова к этому.

— Почему же ты ведешь себя так, словно не боишься его мести?..

— Потому, что я, наверно, единственная, кому нельзя убежать от него.

— Кто же ты в таком случае?

— Я его мать!..

— Агриппина! — воскликнула Актея, вскакивая с ложа и бросаясь на колени. — Агриппина, дочь Германика! Сестра, вдова и мать императоров! Агриппина — и она стоит здесь передо мной, бедной гречанкой! Скажи, чего ты хочешь? Говори, приказывай, я все исполню. Нет, не все: если ты прикажешь не любить его, это будет мне не по силам. Потому что, несмотря на все, что ты мне рассказала, я люблю его по-прежнему. Но в этом случае, раз я не смогу повиноваться тебе, то смогу, по крайней мере, умереть.

— Напротив, дитя мое, — возразила Агриппина, — продолжай любить Цезаря той же преданной, безграничной любовью, какой любишь Луция, ибо на эту любовь вся моя надежда, ведь только непорочность одной женщины может противостоять развращенности другой.

— Другой! — в ужасе вскричала Актея. — Значит, Цезарь любит другую?

— А ты не знала этого, дитя мое?

— Ах! Откуда мне знать?.. Я последовала за Луцием, так зачем мне было спрашивать о Цезаре? Что за дело мне было до императора! Я любила простого певца, я вручила ему мою жизнь, думая, что он может вручить мне свою!.. Но кто же эта женщина?

— Дочь, отрекшаяся от отца, жена, предавшая мужа! Женщина роковой красоты, которой боги дали все, кроме сердца, — Сабина Поппея.

— О да, да! Я слышала, как люди называли это имя. Я слышала, как рассказывают эту историю, когда еще не знала, что сама стану ее участницей. Однажды мой отец, думая, что я вышла из комнаты, тихонько рассказал об этом другому старику, и оба они залились краской! Верно ли, что эта женщина покинула своего мужа Криспина и ушла к любовнику Отону?.. Верно ли, что этот ее любовник во время ужина продал ее Цезарю за должность наместника в Лузитании?

— Верно! Верно! — воскликнула Агриппина.

— И он ее любит! Он ее все еще любит! — горестно прошептала Актея.

— Да, — ответила Агриппина, и в голосе у нее послышалась ненависть, — да, он все еще любит ее, любит по-прежнему, и за этим кроется какая-то тайна, какое-то приворотное зелье, какой-то проклятый гиппоман, вроде того, которым Цезония опоила Калигулу!..

— Праведные боги! — воскликнула Актея. — Как я наказана, как я несчастна!..

— Ты не так несчастна и не так наказана, как я, — заметила Агриппина, — ведь ты вольна была не выбирать его своим возлюбленным, а мне боги дали его в сыновья. Ну, понимаешь ли ты теперь, что тебе надо делать?

— Удалиться от него, никогда больше его не видеть.

— Нет, дитя мое, ни в коем случае. Говорят, он любит тебя.

— Так говорят? Но правда ли это? Ты в это веришь?

— Да.

— О! Будь благословенна!

— Так вот: нужно, чтобы эта любовь обрела волю, обрела цель, обрела результат; нужно удалить от него это адское отродье, что губит его, — и ты спасешь Рим, спасешь императора и, быть может, меня.

— Тебя? Неужели ты думаешь, что Нерон посмел бы…

— Нерон смеет все!..

— Но я не способна осуществить этот план!

— Ты, быть может, единственная женщина, которая достаточно чиста, чтобы осуществить его.

— О нет! Нет! Лучше мне уехать! Лучше никогда больше не видеть его!

— Божественный император зовет к себе Актею, — негромко произнес молодой раб, открыв дверь и став на пороге.