Читать книгу - "Весь Рафаэль Сабатини в одном томе - Рафаэль Сабатини"

— Лишь те, что я высказываю. Лишь вопросы. Моя природная подозрительность требует ответа на них.

Кантэн пришел на совет раздраженным. Ни малейших признаков ликования по поводу победы там не было. Уныние, вызванное утратой доблестного и всеми любимого командира, усугублялось общей ценой победы, что также было необходимо принимать в расчет. Они потеряли две тысячи человек, треть из них — убитыми.

За стенами замка, в парке, словно блуждающие огоньки, двигались световые точки — это шуаны разыскивали раненых и предавали земле погибших.

Заботами виконтессы письменный стол был превращен в буфет и уставлен вином и закусками для утоления голода тех офицеров, кто из-за срочного совещания не успел подкрепиться в столовой. На стуле с высокой спинкой, который еще несколько часов назад занимал Тэнтеньяк, мрачно сидел Белланже.

Кантэн пришел последним и был удостоен сердитым взглядом. Зная безоговорочную враждебность молодого человека, повергаясь постоянным нападкам с его стороны, Белланже с радостью исключил бы представителя Пюизе из числа приглашенных на совет. Но не осмелился. Личные обиды могли подождать. Возложенное на виконта звание командующего налагало на него и определенные обязательства.

Сознание собственной значительности сделало его излишне словоохотливым. Он извергал потоки красноречия. Даже в этот скорбный час, он находил высокопарные слова для разглагольствований о свершениях минувшего дня. Он назвал этот день славным, примером несравненной доблести роялистов; произнес прочувствованную надгробную речь в честь великого предводителя, чьим недостойным преемником он себя почитает, — признание, в котором ни один из присутствующих не ощутил внутренней убежденности, и пригласил господ членов штаба высказать свое мнение о том, какие первоочередные действия следует предпринять.

Кантэн со все нарастающим нетерпением внимал безудержному потоку слов, который оскорблял его нравственное чувство и заставлял еще больше страдать. Он ответил первым.

— Что здесь решать? Наши действия предопределены последними словами Тэнтеньяка. Он приказал нам вовремя прибыть в Плоэрмель. Остается лишь подчиниться его распоряжению.

Белланже выслушал его с мрачной гримасой на лице. Затем он взглянул на Кадудаля, словно и ему предлагая высказаться.

Шуан в той же разодранной рубашке и штанах, которые были на нем во время сражения, сидел в стороне от остальных, опершись локтями о колени и сжав голову руками. Погрузив пальцы в спутанные белокурые волосы, душой он оплакивал блистательного предводителя, за которым всюду следовал с беззаветной собачьей верностью.

Через несколько мгновений Белланже отвел взгляд.

— Господин де Ла Марш?

Ла Марш все это время сидел, уставясь в бокал вина, который держал в руках. От вопроса виконта он почувствовал неловкость и поднял глаза.

— Вы же слышали — у нас есть приказ, — он произнес эти слова без особой уверенности и залпом осушил бокал.

— А что скажете вы, Ла Уссэ?

— Я согласен, что поскольку нам известны намерения Тэнтеньяка, то нам надлежит осуществить их насколько возможно.

— Насколько возможно. Именно так. Но насколько это сейчас возможно?

Виконт откашлялся, собираясь развить свое вступление. Но Кантэн не дал ему продолжить.

— Помимо приказов Тэнтеньяка существует цель, ради которой мы покинули Киброн. Несмотря на все случившееся, несмотря на то, что наши ряды поредели, цель эта остается неизменной. Ваш прямой долг, сударь, отдать приказ, что на рассвете мы выступаем.

— Я не спрашиваю вас о моем долге, — едким тоном заметил Белланже. — Но я присовокуплю ваше предложение к остальным. — И он грациозно взмахнул длинной рукой. — Не остается ничего, кроме как выступить на рассвете, говорит господин де Морле. Но с чем мы выступаем? С половиной сил, необходимых для выполнения стоящей перед нами задачи. Ведь именно столько осталось от десяти тысяч человек, покинувших Киброн. Должен ли я вести за собой людей, измученных дневным сражением и ночными похоронами погибших? Могу ли я приказать этим людям выступить на рассвете? Разве такой совет можно считать разумным?

— В таком случае выступайте в полдень. Но выступайте завтра, чтобы нам вовремя поспеть в Плоэрмель.

— Это только половина ответа. Остается вопрос относительно нашей численности на данный момент.

— Какова бы она ни была, мы должны удовольствоваться тем, что имеем. Наша задача — напасть на Гоша с тыла. Для этого мы достаточно сильны. Мы отвлечем на себя часть республиканцев и тем самым поможем господину де Пюизе уничтожить всю армию.

— Разумеется, ценой уничтожения нас самих, — с легким сарказмом заметил Ла Уссе.

— Какое это имеет значение, если главная цель будет достигнута? Это единственное, чем мы можем загладить ошибки, которыми поставили себя в наше теперешнее положение. И мы должны это сделать.

Последние слова Кантэна восстановили против него всех участников совещания; всех, кроме Кадудаля, который по-прежнему сидел, опустив голову и, казалось, не обращал внимания на происходящее.

Ла Марш высказал охватившие их чувства.

— Клянусь Богом, сударь! Вы клевещете на павших. Как вы смеете бросать тень на военные способности Тэнтеньяка?

— Ничего подобного. И вы это прекрасно знаете. Я высказываю свое мнение о тех, кто убедил Тэнтеньяка прибыть в этот… прибыть в Кэтлегон; о тех, кто противился его воле, когда он, чувствуя опасность, спешил покинуть замок; о Констане де Шеньере, который взбунтовал треть наших людей ради дурацкой затеи и обессилил наши ряды перед нападением противника. Все это ошибки, жестокие ошибки, вину за которые мы должны принять на себя и за которые должны принести себя в жертву, дабы не позволить республиканцам вырвать победу из рук господина де Пюизе.

Белланже откровенно осклабился.

— Я не намерен приносить в жертву остаток нашей армии ради господина де Пюизе.

— Я тоже, — сказал Ла Марш.

— Клянусь честью, только не я, — сказал Ла Уссэ.

Кадудаль, казалось, очнулся от забытья. Он поднял свою крупную голову и сверкнул налитыми кровью глазами.

— Силы небесные! Вы, кажется, смеетесь над графом Жозефом? Что же смейтесь, ублажайте свое подлое нутро. Да за каким дьяволом вам умирать за него, вы, безмозглые болваны? — его голос наполнял всю комнату. — Вы должны умереть за короля, за дело, ради которого человек, куда более достойный, чем любой из нас, отдал сегодня свою бесценную жизнь. Если вы не готовы умереть за это, то — да гори в огне ваш души! — зачем вы не остались в Англии, Голландии, Германии, где вы бездельничали, пока мы, бретонцы, с верой в Бога и в Его Королевское Величество проливали эти два года свою кровь?

Испуганные и пристыженные бурным взрывом шуана офицеры долго хранили тягостное молчание, а Кадудаль тем временем снова грузно опустился на стул и впал в забытье.

Первым оправился Ла Уссэ.

— Вы несправедливы к нам, Кадудаль. Все мы готовы умереть за наше общее дело, иначе, как вы сказали,