Читать книгу - "Последние из Валуа - Анри де Кок"

О, одежды весьма примечательные – одежды крестьянки! Папаша Крепи сейчас объяснит нам, как они на ней оказались.

Но прежде скажем еще, что с позволения Филиппа – и после Альбера, его родных и Тартаро; старые друзья всегда идут первыми, – почтительные поцелуи на руке Бланш запечатлели также маркиз Альбрицци и доктор Зигомала.

До Тофаны – проклятой! – никому уже не было дела. Все плакали кричали, но то были крики и слезы радости!

Наконец относительное спокойствие пришло на смену этому беспорядку, на который, впрочем, никто и не думал жаловаться.

– Но как ты здесь очутилась, моя Бланш? – вопросил Филипп у молодой графини.

– Пусть об этом, любимый, расскажет тебе мой спаситель, – промолвила та, поворачиваясь к Жану Крепи.

Словно по волшебству, воцарилась мертвая тишина.

– А произошло это так, – начал костоправ. – Вчера вечером я возвращался из Сен-Лорана, где три дня выхаживал одну страдающую водянкой женщину. Проходя мимо Уриажского замка, я вдруг услышал стон, исходивший, как мне показалось, из глубокого рва. Я остановился, всмотрелся во мрак и действительно увидел на дне этого рва цыганского Воеводу, Пиншейру… О, я его хорошо знаю! Мы часто встречались с ним в лесу. Христианин он или же нет, но тоже человек. Человек, который страдал, поэтому я счел своим долгом о нем позаботиться.

«Что ты тут делаешь?» – спросил я его.

«Один из солдат барона д’Уриажа всадил мне пулю в плечо!» – ответил он со стоном.

Я вытащил его изо рва и, осмотрев рану, вынул пулю, которая засела неглубоко; потом, наложив повязку, с горем пополам довел его до старой хижины, стоявшей возле большой дороги. Тут я уложил его в постель, так как он впал в лихорадочное состояние, и дал ему слово не оставлять его до тех пор, пока он не поправится настолько, что будет в состоянии сам дойти до лагеря. На следующий день, рано утром, мы оба проснулись от уханья совы, раздававшегося где-то неподалеку.

«Это меня ищут, нужно ответить!» – сказал Пиншейра и тоже проухал по-совиному.

Несколько минут спустя в хижину вошел цыган и объявил Пиншейре, что должен сообщить ему нечто очень важное.

«Говори, Камар», – сказал Пиншейра.

Камар взглянул на меня.

«Можешь смело говорить при нем, – успокоил его Пиншейра. – Жан Крепи обошелся со мной, как с братом, и я не намерен что-либо от него скрывать».

Камар принялся рассказывать о появившейся в их таборе Усыпляющей Души, Елене Тофане, которая, проведя у них ночь, под видом старухи богомолки проникла в дом Жерома Бриона и похитила проживавшую в нем Бланш де Ла Мюр, дабы отомстить за что-то графу де Гастину и его другу, маркизу Альбрицци, которые в то время находились в замке Ла Фретт.

«Но меня-то это как касается?» – спросил Пиншейра.

«А вот как: Усыпляющая Души похитила Бланш де Ла Мюр при помощи некоторых из наших, пошедших с ней по приказанию Матери… с которой Тофана очень дружна… и вот теперь Бланш де Ла Мюр находится у нас, в Гроте Фей, и Усыпляющая Души вместе с Матерью приговорили ее к самой ужасной из пыток, но, не смея привести свой план в исполнение без твоего, Воевода, разрешения, послали меня разыскать тебя и просить вернуться к нам как можно скорее».

«Выйди, прогуляйся немного», – сказал Пиншейра, когда Камар закончил свой рассказ.

«Ты ведь дружен с молодой графиней де Гастин?» – обратился он ко мне, когда мы остались наедине.

«Да, – отвечаю. – И готов пожертвовать ради нее своей жизнью».

«Понимаю. Впрочем, я тоже ее знаю, мадемуазель Бланш. Это ведь она, под именем Барышни, помогает бедным людям по всей округе?»

«Она самая».

«Что ж, ничего не бойся: из Грота Фей она выйдет целой и невредимой… Даю тебе слово Воеводы».

Забыв о его ране, я бросился Пиншейре на шею… К несчастью, если я не помнил, что ему еще больно, сам-то он помнил.

Он хотел тотчас же пойти в Грот Фей, но лишь в конце дня, когда, благодаря лекарствам, жар спал, смог отправиться в дорогу вместе с Камаром.

Он собирался избавиться от Усыпляющей Души, сделав вид, что подчинится ее воле.

Я тем временем должен был обзавестись одеждой для мадемуазель Бланш, так как, судя по тому, что нам рассказал Камар, цыгане похитили ее почти обнаженной… Затем я должен был явиться ко входу в Грот Фей, где бы она меня и ждала.

Папаша Крепи прервал свой рассказ, чтобы посмотреть своими большими, добрыми глазами на улыбавшуюся ему Бланш де Ла Мюр.

– Об остальном, господин граф, мои дорогие, мои дорогие друзья, думаю, вы уже догадались. Пиншейра сдержал свое слово. В восемь часов Тофана покинула Грот Фей, чтобы отправиться сюда. Я видел, как она выходила из подземелья, эта мерзавка, рядом с кустами, в которых я прятался, и должен признаться, я с трудом удержался от того, чтобы не наброситься на нее и не наказать, как она того заслуживала, за все то зло, которое она хотела причинить мадемуазель Бланш. Но ее наказание – дело других, не мое, поэтому я не жалею, что не воспользовался той веревкой, что была у меня при себе… Спустя полчаса Воевода вывел ко мне мадемуазель Бланш. О! Похоже, ему пришлось немало потрудиться, чтобы вырвать ее из рук цыган. Пусть он среди них и главный, но некоторые из них, ослушавшись его приказа, никак не желали расставаться с такой добычей. А Мать – старая негодница, которая делит власть с Воеводой – даже подстрекала их к бунту. Пиншейра вынужден был убить двоих, чтобы призвать к повиновению оставшихся, – ни больше, ни меньше! Словом, мадемуазель Бланш была спасена… она быстро переоделась в это платье, этот корсаж и этот чепец, позаимствованные мною у одной знакомой девицы… А потом нам пришлось остановиться на привал, когда силы оставили нашу дорогую мадемуазель, столь отважно державшуюся посреди опасности… Впрочем, может, мы и правильно сделали, что не спешили. Нам и Пиншейра говорил: «Дайте Тофане время добраться до Лесного домика. Пусть она ждет там сигнала, посредством которого я должен дать ей знать, что мадемуазель Бланш больше не на что надеяться на этой земле… Вот тогда вы и появитесь. И если в этот момент ваши друзья не умрут от радости, увидев вас, как знать, вдруг Тофана умрет от злости? Кстати, – он поискал взглядом ту, о которой говорил, и заметил ее, неподвижную и скрючившуюся, с закрывшимися уже глазами, в уголке, где она лежала на своем ложе, – она еще не померла, гадюка?

Каждый посторонился, давая костоправу пройти. Кончиком пальца он дотронулся до плеча Великой Отравительницы. Она не шевелилась. Он взял ее руку. Эта рука была ледяной.

– Все кончено! Умерла змея, умер и яд! Осталось лишь кинуть ее в какую-нибудь яму, и чем глубже та будет, тем лучше! Прости прощай!

С этим: «Прости прощай!» старый крестьянин собирался накинуть на лицо Тофаны складки ее черной вуали.