Читать книгу - "Княгиня Ольга. Огненные птицы - Елизавета Дворецкая"

Лют еще раз глянул в укладку… и ему будто пахнуло в лицо жаром. От волнения загорелись уши. Под шлемами лежал походный стяг – «малый ворон». У каждого из пяти десятков гридей был свой «ворон», и два из них Ингвар взял в свой последний поход. Толстая серая шерсть, на ней черной нитью вышит расправивший крылья ворон – тот же, что на Ингваровых печатях. Княгиня Эльга сама вышивала их все, после того как они заняли киевский стол. Белая оторочка по краям. Петли для древка. Древка никакого не было: надо думать, в час битвы «малый ворон» лежал у знаменосца в заплечном коробе или в мешке. Они же шли по реке на лодках и не знали, что на излучине, у завала из притопленных коряг, им придется принять бой.

Чуть дрожащими руками Лют вынул стяг. С надеждой заглянул под него, но увидел только груду льняных сорочек, рушников и несколько красных шапок с опушкой – одеяния богов на велики-дни. Порылся в них на всякий случай, но без особой надежды. Надо думать, второй «малый ворон» хранится в святилище Искоростеня: ведь Маломир и Гвездобор поделили добычу.

Свернув стяг, Лют сунул его за пазуху. Никакому золоту он бы не обрадовался больше. Уцелевшие три десятка гридей, которых Ингвар не брал с собой, этой осенью ходили как волки среди людей – обозленные и несчастные. Они рвались поехать с Эльгой на ту страву, но она не взяла их: уж очень их лица, их безжалостные глаза выдавали, кто они такие. Они потеряли вождя, собратьев, два стяга. Вместе с ними была потеряна их честь, а с нею и удача. Если он вернет им хотя бы одного «ворона»… Лют невольно улыбнулся, мысленно представляя их лица. Да они его на гору на руках понесут.

Шестеро были с ним в этом набеге – те, кто не стал дожидаться Святослава, а сразу попросился к своему старому сотскому. Мистина всех принял: этих людей он хорошо знал и не сомневался в их надежности. Вот они сейчас завоют от радости, когда он им покажет, что нашел!

С рогом и двумя чашами под мышкой Лют вышел на двор. Рандольв, стоя у двери, смотрел в сторону веси – оттуда густо несло дымом и запахом гари. Боярский двор на краю селения, похоже, горел уже вовсю.

– Держи! – Лют вручил хирдману рог в оковке. – Но это взято у богов, и придется отдать на Святую гору в Киеве, иначе боги покарают нас за грабеж. Идем к нашим.

– Не много же было у них удачи! – Рандольв разочарованно скривился и взвесил рог на руке.

– Сколько ни есть, а и та теперь наша.

У подножия горы их ждал при лошадях только один человек – Доброш, десятский. Лют хотел спросить, а где остальные, но тут сам увидел – Снарь и Альстейн возвращались от леса, ведя третью лошадь без всадника.

– Какой-то тролль мчался к лесу на Асбьёрновой лошади! – издали крикнул Альстейн на северном языке. – Лошадь мы поймали, но тролль ушел.

– Где Асбьёрн? – Лют быстро сел в седло и тронулся им навстречу.

– Не знаю, поехали искать.

– Давайте, парни, живее! – Их догнал Доброш. – Если загорятся другие дома, мы в таком дыму своего носа не найдем!

* * *

Отдышавшись немного, Берест сел на мху и попытался подумать. Варяжская секира лежала перед ним, будто небольшое чудовище, – хищная, опасная, чуждая и в то же время красивая – глаз не отвести. На острое лезвие надет узкий чехол из дуба, тоже с резьбой – вроде как змеюка вьется, и примотан тонким кожаным ремешком. Вещь была дорогая – это сказывалось и в серебряной насечке на обухе, и в резьбе гладкого дерева рукояти, искусно вытесанной из елового стволика. Уж не боярина ли какого он с коня ссадил? Вот бы самого главного у них!

Ветер шумел в вершинах, но в лесу было тихо. Лишь сороки стрекотали. Если бы вокруг шарились два коня со всадниками, уж их-то он услышал бы. Потеряли след, ушли?

В одной сорочке, мокрой от пота, на осеннем ветру Берест скоро зазяб. Прихватив секиру, пополз к краю оврага. Прислушался, внимательно оглядывая окрестности, выбрался наверх. Его тянуло назад – к Малину, узнать, что там происходит, жив ли еще кто-нибудь! Но не умнее ли будет бежать со всех ног к соседям, к тем же Здоровичам? В Доброгощу? А то и на них нагрянут…

Или уже нагрянули? По затылку пошли мурашки. Если на землю Деревскую пришло целое русское войско, то наверняка рассеялось по городкам и весям. И в каждом сейчас творится то же, что и здесь! У Береста чуть сердце не остановилось. Если так… то и помощи искать негде.

Что же никто не предупредил? Берест едва не застонал от досады. А кто должен был? На вече уговорились ждать вестей от князя и на том успокоились. А князю кто должен был весть подать?

Вот я и должен, подумалось. Тот, кто уже видел врагов, но сумел уйти. Единственный из всех? От этой мысли стало куда холоднее, чем от ветра.

Идти в Искоростень? Пешком тут пути на два дня, не меньше. Без платья, без куска хлеба… без обмоток на ногах даже. Добраться до Истомичей, тут поприща два, а там дадут какую свиту… даже лошадь, у них есть одна.

Нет. Будто споря сам с собой, Берест помотал головой. Сперва выяснить, что со своими.

Крадучись, тронулся в обратную сторону, к Малину. Не зря он с семи лет с отцом и дедом ходил на ловы: никто не услышал бы, как Берест идет по лесу, зато ни звук, ни движения не оставались для него незамеченными.

Однако русов он застал только в самом селении. Лежа под кустами опушки, он видел, как горят Гвездоборов двор и еще два ближних к нему. И гумно горело – Берест понадеялся было, что со снопами вместе сгорел и тот рус, но вспомнил, как прятал там Огневку, и отогнал эти мысли. Догадался ли малец выскочить, пока русу было не до него? Пока огонь не разлетелся по снопам, было время открыть вторые ворота наружу.

Гады! Змеи поползучие! Хотелось передавить их всех за жито на гумне… а кто бы стал есть тот хлеб? Где все малинцы, родичи и соседи? Живы ли еще?

Людей в охваченном огнем краю селения не было. Пришлось дать здоровенный крюк, чтобы незаметно подобраться с другой стороны, зато теперь Берест всех увидел. Женщины, дети, отроки сидели на земле, на пустыре перед святилищем, сжавшись в тесную кучу для тепла. Долетали звуки плача и причитаний. С кромки оврага Берест разглядел с краю троих мужчин. Руки у них были связаны, у Лызгача на плече краснело кровавое пятно, у Миряги был разбит лоб. Больше никого. Ни Мезенца, ни Комля, ни Задорки, своего троюродного брата и лучшего приятеля, Берест разглядеть не мог.

Снова встало перед глазами тело отца с кровавым проломом на лбу. И впервые ясно обозначилась мысль: да был ли отец жив, когда он тащил его к избе?

Нет, лучше не думать о худшем, пока ничего не ясно.

В кучу на расстеленной бычьей шкуре были свалены разные пожитки: тонкий лен, хорошая опона, бобровые шкурки, две-три медвежины. Особенно-то поживиться гадам здесь было нечем. Тут не те палаты, что у княгини киевской, с золотых блюд серебряными ложками не едим, паволоками не утираемся.

Трое-четверо всадников объезжали пленников, поигрывая кто плетью, а кто секирой или мечом. Остальные русы, спешенные, толпились у костра. Лежала разрубленная свиная туша, часть мяса уже жарилась на отодвинутых от пламени углях. В корыте были навалены короваи – от разных хозяек, видно, вынесли, что нашли в избах. Русы хохотали, жадно ели хлеб и сало, разложенные на круглом щите, толкали друг друга в плечи, радуясь добыче.