Читать книгу - "Божество реки - Уилбур Смит"

Часть сернобыков прорвалась через наши ряды и спаслась в пустыне. Остальные повернули и побежали в ловушку. Воины кричали от восторга, лошади ржали, сернобыки фыркали и мычали, стрелы вонзались в них, и бьющиеся животные валились на землю. Повсюду вокруг нас раздавался грохот копыт и колес. Мы утонули в желтой тучи пыли.

Даже самая горячая и работящая лошадь не может скакать вечно. Когда я наконец остановил Терпение и Клинка и перевел на шаг, пыль лепешками покрывала их потные тела, а пена хлопьями падала на землю. От усталости они опустили головы.

Мало-помалу облака пыли отнесло ветром, и нашим глазам предстало ужасное зрелище.

Отряд наш рассеялся по всей равнине. Я насчитал пять колесниц, колеса которых разлетелись во время охоты. Перевернутые экипажи казались сломанными игрушками непослушного великана. Раненые лежали на песчаной земле у разбитых колесниц, а их товарищи стояли на коленях рядом с ними и обрабатывали раны.

Теперь даже уцелевшие колесницы остановились. Лошади у всех были измотаны. Они тяжело дышали, и белая пена капала с их морд. Лошади обливались потом, как будто переплыли реку.

Убитая дичь без какого-либо подобия порядка усеяла равнину так же, как и остановившиеся колесницы. Большинство подбитых животных было мертво, и тела их лежач ли на боку. Те же, которые оказались покалечены или ранены, стояли, опустив голову, или, хромая, пытались уйти в дюны.

Таков жалкий конец любой охоты, когда горячка и восторг проходят и приходится собирать раненую дичь и избавлять ее от мучений.

Неподалеку я увидел старого сернобыка, который сидел на парализованных задних ногах, опираясь на прямые передние. Стрела торчала посредине его спины, и я понял, что наконечник перебил хребет. Я взял второй лук с подставки в колеснице и спрыгнул на землю. Когда подошел к покалеченной антилопе, она повернулась и посмотрела мне в глаза. Потом, собрав последние силы, самец пошел на меня, подтягивая за собой парализованные задние ноги. Его огромные черные рога мотались из стороны в сторону, но в глазах стояли слезы предсмертных мучений. Мне пришлось послать две стрелы ему в грудь, прежде чем он наконец застонал, повалился на землю и замер, дернув несколько раз ногами.

Когда я взбирался на колесницу, посмотрел на царевича. По щекам его текли слезы, а перемазанное кровью лицо скривилось от жалости к сернобыку. Он отвернулся от меня, чтобы скрыть слезы, но я гордился им. Тот не охотник, в ком нет жалости к дичи.

Я взял его за кудрявую головку и повернул к себе. Медленно и нежно обработал рану на лбу и повязал голову полоской полотна.

В ТУ НОЧЬ мы стали лагерем на равнине цветов, и их сладостный аромат наполнял темноту, перекрывая запах свежей крови. Луны не было, но звезды усеяли все небо. Холмы купались в их серебряном свете. Мы поздно засиделись у костров, наслаждаясь жаренными на углях печенью и сердцем сернобыка. Сначала царевич сидел у костра между мной и Таном, но воины и командиры изо всех сил старались привлечь его внимание. Он покорил их сердца, они звали мальчика к себе, и по их приглашению царевич стал переходить от одной группы к другой. Охотники следили за своей речью и шутками, чтобы не оскорблять юных ушей, и Мемнон чувствовал себя свободно в их обществе.

Большой шум подняли вокруг повязки у него на голове.

— Теперь ты настоящий воин, — говорили они, — как и все мы, — и показывали ему свои шрамы.

— Ты правильно сделал, разрешив ему пойти с нами, — сказал я Тану, пока мы с ним гордо следили за малышом от своего костра. — Это лучший урок, который можно дать молодому воину.

— Люди уже полюбили его, — согласился Тан, — а военачальнику нужны только две вещи. Одна — удача, другая — преданность войск.

— Нужно будет разрешать Мемнону участвовать в каждой охотничьей экспедиции, если это будет не слишком опасно, — решил я, и Тан ухмыльнулся.

— Предоставляю тебе возможность убедить в этом его мать. Кое в чем она не слушает даже меня.

На другом конце лагеря Крат учил Мемнона новому прилизанному варианту маршевой песни. У царевича был нежный чистый голос. Воины стали хлопать в ладоши, отбивая ритм, и присоединились к песне. Они громко протестовали, когда я попытался отправить царевича спать под колесницу, даже Тан поддержал их.

— Позволь мальчику остаться с нами подольше. — Только далеко за полночь мне удалось наконец завернуть царевича в одеяло из овчины и уложить спать под колесницу.

— Тата, а я когда-нибудь буду стрелять так же метко, как вельможа Тан? — сонно спросил он.

— Ты станешь одним из величайших военачальников нашей страны. В один прекрасный день мой резец создаст каменные обелиски в честь твоих побед, и весь мир узнает о них.

Малыш задумался, а потом вздохнул:

— Когда ты сделаешь мне настоящий лук? Настоящий, а не игрушечный?

— Как только ты сможешь натянуть его.

— Спасибо, Тата. Мне так хочется этого, — и уснул быстро, будто задули лампу.

МЫ ТОРЖЕСТВЕННО вернулись к флотилии, и повозки наши были доверху загружены соленым и высушенным на солнце мясом сернобыков. Я ожидал, что госпожа моя будет сурово корить меня за похищение царевича. Уже приготовился защищаться и намеревался свалить все на широкие плечи вельможи Харраба. Однако укоры были мягче, чем я ожидал. Она назвала Мемнона плохим, непослушным ребенком за то, что он заставил ее так волноваться, а потом крепко обняла его и чуть было не задушила. Когда повернулась ко мне, я начал долгую речь в свою защиту, в которой объяснял роль Тана во всем происшествии и подробно описывал, насколько полезно для царевича участие в охоте, как много он там узнает и какой полезный опыт приобретает, но она, казалось, уже забыла об этом.

— Ты не помнишь, когда мы вдвоем последний раз ловили рыбу? Принеси свои гарпуны, Таита. Мы возьмем маленькую лодочку и отправимся на реку, как в старые добрые времена.

Я понял, что рыбу мы скорее всего ловить не будем. Царица хотела остаться со мной наедине, чтобы никто не мог нас подслушать. Ее волновало нечто чрезвычайно важное.

Я погреб вниз по течению. Вода стояла низко, и скоро высокий скалистый утес поднялся между нами и флотилией. Все мои попытки завязать разговор окончились неудачей, поэтому я положил весло и взял лютню. Я перебирал струны и тихо напевал ее любимые песни, ожидая, когда она заговорит сама.

Наконец Лостра подняла на меня глаза, и я увидел в них странное выражение, одновременно радостное и взволнованное.

— Таита, по-моему, у меня снова будет ребенок.

Я до сих пор не могу понять, почему ее заявление так поразило меня. Каждую ночь после нашего отплытия с Элефантины Лостра и командующий войсками запирались на тайные совещания, а я охранял двери каюты. Тем не менее новость настолько встревожила меня, что рука моя замерла на струнах лютни и песня замолкла у меня на устах. Прошло довольно много времени, прежде чем я снова обрел дар речи.