Читать книгу - "Джузеппе Бальзамо. Том 2 - Александр Дюма"

Это был Жильбер с кривым садовым ножом в руках.

Садовник узнал бывшего хозяина.

Филипп тоже узнал Жильбера.

Жильбер бродил так вот уже целый месяц: совесть его была неспокойна, и он не находил себе места.

В тот день он, стремясь, как обычно, во что бы то ни стало осуществить задуманное, пытался найти в аллее такое место, откуда были бы видны павильон или окно Андре: он добивался возможности беспрестанно смотреть на этот дом, но так, чтобы никто не заметил его беспокойства, его волнений и вздохов.

Прихватив с собой для вида садовый нож, он бегал по кустам и куртинам, то отрезая усыпанные цветами ветки под тем предлогом, что они мертвы и подлежат удалению, то отсекая здоровую кору молодых тополей, объясняя свой поступок необходимостью срезать смолу; при том он не переставал прислушиваться, озираться, желать и сожалеть.

Юноша побледнел за последний месяц. Об его истинном возрасте можно было теперь догадаться лишь по странному блеску глаз да по безупречно матовой белизне лица; зато плотно сжатые по причине скрытности губы, косой взгляд и нервное подвижное лицо говорили скорее о более зрелом возрасте.

Как уже было сказано, Жильбер узнал Филиппа, а едва узнав, порывисто шагнул назад в заросли.

Однако Филипп пришпорил коня с криком:

– Жильбер! Эй, Жильбер!

Первой мыслью Жильбера было сбежать. Еще миг – и безотчетный ужас, ничем не объяснимое исступление, то есть то, что древние, стремившиеся всему найти объяснение, приписали бы богу Пану, подхватили бы его и понесли, словно одержимого, через аллеи, рощи, кусты и водоемы.

К счастью, одичавший мальчишка вовремя услышал ласковые слова Филиппа.

– Ты что же, не узнаешь меня, Жильбер? – крикнул Филипп.

Жильбер понял свою неосторожность и внезапно остановился.

Потом он медленно и недоверчиво воротился на дорожку.

– Нет, господин шевалье, – дрожа всем телом, пролепетал он, – я вас не узнал – я вас принял за одного из гвардейцев, а так как я оставил свою работу, то я боялся, что меня узнают и накажут.

Филипп был удовлетворен таким объяснением. Он спешился и, взявшись одной рукой за повод, другую положил Жильберу на плечо, – тот заметно содрогнулся.

– Что с тобой. Жильбер? – спросил он.

– Ничего, сударь, – отвечал юноша. Филипп грустно улыбнулся.

– Ты не любишь нас, Жильбер, – заметил он. Юноша снова вздрогнул.

– Да, я понимаю, – продолжал Филипп, – мой отец обращался с тобой жестоко и несправедливо. А я, Жильбер?

– О, вы… – пробормотал юноша.

– Я всегда тебя любил и поддерживал.

– Это верно.

– Ну, так забудь зло ради добра. Моя сестра тоже всегда хорошо к тебе относилась.

– Ну нет, вот это уж нет! – с живостью возразил мальчишка с таким выражением, которое вряд ли кто-либо мог правильно истолковать, потому что оно заключало в себе обвинение против Андре и самооправдание Жильбера; его слова прозвучали гордо, и в то же время Жильбер испытывал угрызения совести.

– Да, да, – подхватил Филипп, – да, понимаю: сестра несколько высокомерна, но она очень славная.

Немного помолчав, он заговорил снова, потому что этот разговор помогал Филиппу оттянуть встречу, которой он из-за дурных предчувствий очень боялся.

– Ты не знаешь, Жильбер, где сейчас моя милая Андре?

Эти слова болью отозвались в сердце Жильбера. Он проговорил сдавленным голосом:

– Предполагаю, сударь… Впрочем, откуда мне знать?..

– Как всегда, одна, и наверное скучает, бедняжка! – перебил его Филипп.

– Сейчас одна, так мне кажется. Ведь с тех пор, как мадмуазель Николь сбежала…

– Как? Николь сбежала?

– Да, вместе с любовником.

– С любовником?

– Так я полагаю, во всяком случае, – проговорил Жильбер, спохватившись, что сболтнул лишнее, – об этом говорили в лакейской.

– Признаться, я ничего не понимаю, Жильбер, – проговорил Филипп, сильно волнуясь. – Из тебя слова не вытянешь. Будь же полюбезнее! Ведь ты не лишен ума, у тебя есть врожденное благородство, так не скрывай свои хорошие качества под напускной дикостью и грубостью – это так не идет тебе, как, впрочем, никому вообще.

– Да я просто не знаю того, о чем вы меня спрашиваете, сударь. Если вы подумаете хорошенько, вы сами увидите, что я и не могу этого знать. Я с утра до вечера работаю в саду, а что происходит во дворце, я не знаю.

– Жильбер! Жильбер! Мне, однако, казалось, что у тебя есть глаза.

– У меня?

– Да, и что тебе не безразличны те, кто носит мое имя. Ведь как бы скудно ни было гостеприимство Таверне, оно было тебе оказано.

– Да, господин Филипп, вы мне далеко не безразличны, – отвечал Жильбер пронзительным и, в то же время, хриплым голосом, задетый за живое снисходительностью Филиппа, – да, вас я люблю и потому скажу вам, что ваша сестра очень больна.

– Очень больна? Моя сестра? – взорвался Филипп. – Моя сестра очень больна! Что же ты сразу не сказал? Он бросился бежать.

– Что с ней? – прокричал он на бегу.

– Откровенно говоря, не знаю, – молвил Жильбер.

– А все-таки?

– Я знаю только, что она нынче трижды падала в обморок прямо на улице, а недавно ее осмотрел доктор ее высочества, и господин барон тоже у нее был…

Филипп не стал слушать дальше – его предчувствие оправдалось; перед лицом опасности он вновь обрел былое мужество.

Он оставил коня на Жильбера и со всех ног бросился к службам.

Жильбер поспешил отвести коня на конюшню и упорхнул подобно дикой птице, которая никогда не дается человеку в руки.