Читать книгу - "Большая волна - Галимов Брячеслав"

Простирающиеся во все стороны обширные долины, покрытые кустарниками и редколесьем, также располагали к созерцанию, но уже не к отрешенному, а наполненному радостными мыслями о великолепии природы. Запоздалые цветы, яркими мазками раскрасившие желто-зеленое полотно осенних лугов, вызывали умиление своей уходящей красотой. Но самое большое, потрясающее, переворачивающее душу чувство рождалось при виде одинокого белого цветка бессмертника, каким-то чудом выросшего у обочины дороги. В одном этом цветке заключались и отрешенность от суетности жизни, и радость великолепия природы, и умиление уходящей красоты.

Каждый из воинов княжеской армии, шедшей по этой дороге, знал легенду о бессмертнике. Когда-то богатый старик полюбил очень красивую девушку. Он хотел жениться на ней и повсюду преследовал ее, задаривая в то же время ее родителей, чтобы они отдали ему дочь. Девушка убегала, пряталась от ненавистного старика и, наконец, потеряв надежду на спасение, попросила защиты у земли, – и земля превратила ее в бессмертник, цветущий круглый год.

Многим солдатам предстояло погибнуть на поле битвы, куда они направлялись. Может быть, и от этого таким прекрасным и таким трогательным казался им цветок бессмертника у дороги. Сам князь остановился здесь на несколько мгновений, чтобы посмотреть на него.

Затем князь пришпорил коня и помчался вперед, обгоняя колону пеших воинов. Свита и телохранители понеслись за ним; сверкали на солнце доспехи, развивались на ветру стяги княжеского отряда, – и солдаты возрадовались при виде своего полководца и господина, и громкими бодрыми криками приветствовали его…

В передней колоне войска шел Такэно. На нем не было доспехов, лишь плотная войлочная куртка без рукавов защищала его спину и грудь. За поясом Такэно были два меча, один из них подарок князя; за спиной висел лук, а на боку – колчан со стрелами. Волосы были стянуты повязкой, на ней начертана надпись: «Наша честь – в преданности повелителю».

Такэно было жарко, ноги ныли от длинных переходов, но он не обращал на это внимания; Такэно, как его учили в военной школе, старался достичь нужного состояния духа для предстоящего боя. Получалось, однако, не очень хорошо, – то что давалось ему без особых трудностей к концу обучения; то что помогло ему одержать победу на выпускных испытаниях, – куда-то пропало сейчас. Холодная отвлеченность и взгляд со стороны, наряду с устойчивостью и невозмутимостью, должны были помочь Такэно в грядущей битве, но из-за волнения, которое вопреки всем усилиям охватило его, он не мог достичь ни холодности, ни отвлеченности, ни устойчивости. Хуже того, он стал сомневаться даже в своем умении; ему вдруг начало казаться, что он не сможет ни выстрелить как следует, ни ударить мечом.

«Великие боги, что же это за напасть?! – в отчаянии думал Такэно. – Меня или убьют, или я осрамлюсь навеки в своем первом же бою». Он был так огорчен, что не услышал, как его окликнул князь, поравнявшийся с ним, и тому пришлось во второй раз позвать его.

– Такэно! Эй, Такэно! В какие размышления ты погрузился столь глубоко, что ничего не слышишь?

– Вот лучший из моих молодых воинов, – прибавил князь, обращаясь к самураям из свиты. – Он весь нацелен на предстоящую битву, воинский дух совершенно овладел им.

– О, мой господин, простите меня! – Такэно хотел опуститься на колени.

– Поднимись, – сказал князь. – Кто же опускается на колени в походном строю? А кроме того, за что ты просишь прощения? Ты достоин благодарности за свой настрой на битву.

– Но мой господин… – пробормотал Такэно, ужасно смутившись.

Князь пристально посмотрел на него, улыбнулся и, свесившись с седла, прошептал:

– Ты боишься? Но ведь ты никогда не участвовал в настоящем бою, и не знаешь, что это такое, настоящий бой, – значит, тебя страшит неизвестность, а не предстоящая битва. Ты боишься, что бесславно погибнешь, или, хуже того, опозоришь свое имя? Твой страх пройдет, как только мы вступим в дело. Я никогда не ошибаюсь в людях: я подарил тебе оружие, и ты покроешь его славой.

– Запомните этого юношу! – громко проговорил князь, распрямившись. – Он отмечен богами, ему будет сопутствовать удача в сражениях.

– А теперь – вперед! – крикнул он своим самураям. – Я хочу, чтобы мы еще до темноты достигли поля, где встретимся с неприятелем!

* * *

В утренних лучах солнца стояли друг против друга две армии. Многим из тех, кто видел сейчас восход, не суждено было увидеть закат, – но несмотря на это, несмотря на страшное, кровавое дело, которому предстояло свершиться здесь, красивым и торжественным был вид поля битвы. Блестели на солнце доспехи, сверкали наконечники копей; сотни разноцветных знамен и вымпелов взметнулись в голубое небо; пестрые ряды воинов сливались в живое море, которое дышало и волновалось.

Бог войны незримо летал над полем, и хотя был он кровожаден и жесток, но он был все-таки бог, а не демон, и присутствие его ощущалась веянием высшего божественного духа. Дух этот был далек от смирения и покорности; напротив, он бросал вызов судьбе и самой смерти, он возвышал воина, идущего в бой.

От былого страха у Такэно не осталось и следа. Сжав в руке лук, он мысленно примерялся, как лучше выстрелить, чтобы ветер не мешал полету стрелы. По расчетам выходило, что если взять чуть левее и выше, то можно попасть в одного из самураев вражеского войска, который стоял среди своих солдат прямо напротив Такэно. Правда, в случае удачного попадания вражеские солдаты выпустят в Такэно тучу своих стрел, но он рассчитывал на большой деревянный щит, который получил перед боем. От хорошего удара мечом этот щит уберечь не мог, но от стрел им можно было загородиться.

Если всё получится как задумано, то ближайший друг застреленного самурая должен будет сразиться с Такэно, чтобы отомстить за смерть своего приятеля, – вот тут-то у Такэно и появится возможность показать себя в поединке! Если подвиги рядового солдата, сражающегося в общей массе, могли остаться незамеченными, то поединок с самураем, конечно, привлечет к себе внимание. «Князь не пожалеет о том, что подарил мне меч», – подумал Такэно.

Наконец, прозвучал сигнал к началу битвы, и лучники начали свою работу. Стоявшему справа от Такэно воину стрела вонзилась в горло. Он вскрикнул, схватился за нее обеими руками, закашлял и захрипел, захлебываясь кровью, а потом упал на землю и забился в агонии.

Такэно видел мертвых, но умирающих – никогда. Он в растерянности склонился над смертельно раненным солдатом, не зная, как ему помочь; колени Такэно вдруг задрожали, и он едва не разрыдался.

– Ты что?! – толкнул его в плечо солдат, стоявший слева. – Ему ты уже ничем не поможешь. Стреляй во врага, песий сын! Стреляй, обезьянья задница, если не хочешь сам так же валяться на земле!

Подавив рыдания, Такэно послушно прицелился и выстрелил. Его стрела криво взлетела вверх и упала на пустом пространстве между рядами двух армий. Щеки Такэно вспыхнули от стыда; он бросил быстрый взгляд на солдата, приказавшего стрелять, но тот, по счастью, не заметил досадный промах Такэно.