Читать книгу - "Твердь небесная - Юрий Рябинин"

Секретам вменялось предупредить своих в окопах, когда японцы начнут атаку. Неприятель обычно подбирался тихо, насколько возможно, к русским окопам и с пронзительным, леденящим душу «банзаем» бросался в штыки. Если японская колонна проходила где-то вблизи секрета, дозорные стреляли, что и служило сигналом для своих, и устремлялись со всех ног прочь. Ну а когда вражеская колонна выходила прямо на секрет, то, как правило, никто из него живым уже не возвращался. Хорошо еще, если несчастные успевали предупредить о неприятельской атаке.

Наставления ротного были, конечно, не лишними, но солдаты и без того понимали, что им выпала доля худая, незавидная. При ночной атаке неприятеля из трех-четырех секретов едва ли одному удавалось избежать погибели. Поэтому, как ни хотелось дозорным закрыть глаза и забыться, но предчувствие, что сейчас из мрака выскочат вдруг желтые околыши и всех их переколют, так что они и выстрелить не успеют, это тяжкое, нагоняющее болезненный озноб предчувствие все-таки побеждало сон. И теперь вся маленькая команда унтера Сумашедова, как один, затаившись, страшась хотя бы прошептать единое слово между собою, вглядывалась в темноту и прислушивалась ко всяким малейшим звукам.

Так проходили часы. На той стороне уже почти все костры погасли. Сквозь рваные облака нет-нет да выглядывала луна, и тогда можно было вздохнуть чуть спокойнее, – солдаты видели, что никакой опасности для них вроде бы пока нет.

– Братцы, – прошептал вдруг испуганно Филипп Королев, – кажись, Япония на сопку лезет! – И он указал рукой куда-то налево.

Все впились взглядом в указанное направление. Действительно, на кромке уступа, саженях в двухстах от них, они разглядели темную и как будто шевелящуюся растянувшуюся массу, которую прежде вроде бы не замечали.

– А ну, Королев, бегом дуй, доложи их благородию, – приказал Сумашедов.

Пяти минут не прошло, как Королев уже возвратился вместе с ротным и его верным ординарцем Игошиным.

– Ну где? – нетерпеливо спросил Тужилкин.

– Вон они, вашродь, по кромке карабкаются, – показал Сумашедов штыком.

Но Тужилкин, сколько ни вглядывался, так ничего подозрительного и не рассмотрел.

– Игошин, – спросил он, – ты видишь чего-нибудь?

– Никак нет, вашродь. Не похоже на людей.

– А что же там?

– Так, может, кусты?..

– Кусты?.. А ну-ка, давай разведай. Быстро. Без винтовки.

Игошин сунул свою трехлинейку кому-то в руки и, согнувшись в три погибели, совершенно бесшумно, как кошка, побежал под горку в сторону этих кустов или людей, – что уж там такое было? – не известно.

– Не заплутал бы впотьмах, – произнес Тимонин.

– Этот разве заплутает когда… – отозвался Самородов.

– Отставить разговоры, – зашипел на них унтер. Ему хотелось показать ротному командиру, как он ревностно старается исправлять службу.

Скоро возвратился запыхавшийся Игошин, уже почти не таясь, в полный рост.

– Кусты и есть, вашродь, – доложил храбрый ординарец. – Самые кусты. Ветром их качает, вот и кажется, будто люди идут. Эх, ты, – пристыдил он Королева, – со страху, что ли, кусты принял за японца? Или как?

Молодой солдат виновато опустил голову, засопел. А унтер Сумашедов еще принялся строжиться над ним.

– Смотри у меня! – накинулся он на Королева. – «Япония лезет! Япония лезет!». Сам будешь теперь на разведки ходить!

– Отставить, – урезонил Тужилкин унтера, слишком усердствующего при начальстве. – Лучше кусты принять за японцев, чем японцев за кусты. Молодец, Королев. Хвалю тебя за бдительность.

– Рад стараться, ваше благородие. – Паренек, совсем было расстроившийся, воспрянул духом.

Тужилкин с Игошиным ушли. Дозорные же продолжили наблюдение. Но после героического обнаружения кустов, и к тому же ничуть перед ними не спасовав, они несколько успокоились, разомлели, тревожное ожидание внезапного появления японских штыков как-то отступилось, сменилось этаким предутренним умиротворением, когда кажется, что все страшное миновало и сегодня уже ничего такого чрезвычайного не произойдет, и когда сон особенно одолевает и устоять перед ним равносильно подвигу.

Не устоял перед напастью и секрет Сумашедова. Первым задремал сам бравый унтер. За ним засопел здоровяк Архипов. А потом забылись и остальные. Лишь к Королеву, воодушевленному и возбужденному от похвалы ротного, сон уже не приходил. Филипп сидел в окопчике и, блаженно улыбаясь, мечтал, как он попросит того же Алешу Самородова или хоть Володю Мещерина, которым, кстати, он тоже доводился земляком, – Филипп Королев был родом из Рузского уезда, из деревни, бывшей где-то верстах в девяноста от Москвы, – попросит написать письмо к нему в родную Макеиху, где он расскажет матушке Татьяне Ивановне, и братьям, и невесте Дарьюшке о доблестной своей военной службе на дальней чужбине, о любезных товарищах, о замечательном ротном командире, о другом. Так он мечтал.

До рассвета оставалось не более часа. Никаких костров на японской стороне давно уже и в помине не было. Тишина стояла такая, что, казалось, птица пролетит или змея проползет – и тех услышишь. Когда справа от их окопа раздалось невнятное глухое шуршание, будто и вправду какой гад полз, Филипп Королев, занятый приятными мечтаниями, поначалу не обратил на него внимания. Но, наконец, случайно оглянувшись в ту сторону, он увидел шагах всего в пятидесяти от их секрета какую-то белую шевелящуюся полосу. Он еще не тотчас и смекнул, что это именно такое. Но, сообразив, что едва заметная впотьмах белая полоса – это гамаши наступающих японских солдат, которые уже почти преодолели линию русских секретов и которых до главных позиций отделял разве короткий, секундный бросок, он юркнул в окоп и принялся расталкивать спящих товарищей.

– Японцы! – страшным голосом зашептал Филипп. – Японцы идут!

Первым слегка приоткрыл глаза Мещерин. Увидев перед собою наклоненное лицо Королева, он, едва ворочая языком, проговорил:

– Опять, что ли, кусты приметил… Филя…

– Да японцы же! Вам говорят!

Мещерин с трудом заставил себя обернуться в сторону, куда показывал Королев, и тотчас весь сон его исчез, развеялся, словно и не спал солдат. Он с силою ткнул в бок Архипова и уже не стал ждать, пока команда пробудится: передернул затвор и выстрелил в темную с белым низом движущуюся массу. Все разом очнулись и схватились за ружья. Нанести сколько-нибудь ощутимого ущерба неприятелю своим огнем шесть человек дозорных, разумеется, не могли. Их задача была лишь известить своих о наступлении врага.

Но одновременно, и даже прежде того, их стрельба стала сигналом к атаке для самих японцев. Они поняли, что их обнаружили. И тотчас вслед за мещеринским выстрелом где-то рядом раздался пронзительно-визжащий крик «банзай!» – его разом подхватили еще сотни глоток, и сразу вся лощина, все сопки вокруг ожили, содрогнулись, наполнились криками и выстрелами, мертвая тишина в единый миг сменилась грохотом, воем, гулом жестокого побоища.