Читать книгу - "Бессмертный - Трейси Слэттон"

— Бессмертна душа, обращенная к Богу и движимая любовью, — заговорил Сандро. — В этом ее обаяние, в той силе, что ею движет. Как говорит Фичино, душа столь восприимчива к красоте, что земная красота становится средством обретения небесной красоты, сущность которой есть вечная гармония и добро.

— Если кто-то и сможет нарисовать божественную красоту, то это будете вы, Леонардо, — тепло сказала Маддалена, и я полюбил ее еще больше за то, что она поддержала Леонардо.

— А я должен считать себя грубым, второсортным ремесленником, которому отказано в благосклонности природы, как мужу, жена которого смыкает колени! — воскликнул Сандро.

— Нет, синьор Филипепи, вовсе не это я имела в виду, ваши работы полны очарования! — горячо отозвалась Маддалена. — Мне нравится ваше «Поклонение волхвов» в Санта Мария Новелла. Эта картина прекрасна, и такое сияние исходит от звезды над нимбом младенца Иисуса, его так нежно держит на коленях мать, и вы так точно уловили взволнованное лицо Козимо де Медичи, изобразив его в образе мудреца, и синьора Лоренцо, и блистательного юного Пико делла Мирандола, коего так высоко ставит Фичино…

— Синьора, не обращайте внимания на Сандро, это великий лукавец, который умеет играть на вашей отзывчивости, — любезно проговорил Леонардо, улыбаясь Маддалене.

— Ну вот! Испортили мне шутку! — проворчал Сандро, но с большой охотой поднял кубок в честь Маддалены.

— Сами знаете, что нужно делать с женой, которая смыкает колени, — совершенно серьезно проговорил Лоренцо. — Перевернуть ее на живот!

Сандро загоготал, Леонардо подавился вином, стараясь не рассмеяться, а Ринальдо Ручеллаи покраснел и улыбнулся под аккуратной седой бородкой. Что же до Маддалены, то она и бровью не повела, сохранив достоинство.

— Бедняжка Кларисса, я выражу ей свое сочувствие, если увижу, что она хромает, — сказала она совершенно невозмутимым тоном.

Ее замечание вызвало дружный смех за столом, и только когда на другом конце стола жены Донати и Томмазо Содерини захлопали и закричали: «Браво, брависсимо!», она покраснела и потупила взор. Она была так восхитительна в тот момент, что я совсем потерял голову и едва мог сдержаться, чтобы не дотронуться до нее.

— Тост за вашу жену, Ручеллаи, она столь же остроумна, сколь и прекрасна! — зааплодировал Сандро.

— Она — сокровище! — согласился Ручеллаи и пожал ее руку.

Я вцепился взглядом в его руку и представил, как отпилил бы ее тупым лезвием. А Ручеллаи сказал:

— Мне бы хотелось заказать портрет Маддалены, Сандро! Может быть, потом мы это обсудим?

— Кстати о портретах, мне нравится твой портрет Джиневры де Бенчи,^[126] Леонардо, — заметил Лоренцо. — Такое тонкое письмо, и эти веки! Ее лицо будто светится! Я бы хотел заказать портрет моей Клариссы. Она все еще очень мила, а из-под вашей кисти вышла бы чудесная работа!

По лицу его было видно, что он гордится своей римской принцессой, хотя эта гордость и не мешала ему заводить шашни с другими женщинами. Я подумал, что, если бы Маддалена была моей женой, для меня не существовала бы больше ни одна женщина.

— Мы хотим раздать заказы на портреты изменников которые будут помещены на одной стене Палаццо дель Капитано дель Пополо, дабы публично заклеймить их позором. А вы двое не хотели бы принять участие? По сорок флоринов за лицо?

— Я сейчас слишком занят, — уклончиво ответил Леонардо, и его опущенный взгляд нашел мои глаза.

— А я согласен! По сорок флоринов за фигуру я готов нарисовать каждого уличного мальчику во Флоренции, — охотно отозвался Сандро.

— Я как-то слышал, что эту традицию рисовать уличных босяков ввел Джотто, — вставил Лоренцо и, откинувшись в кресле, постучал пальцами по столу.

— Такой заказ мог бы предложить несравненный Козимо, который славился щедростью и чувством гражданского долга, — сказал я и, подражая Лоренцо, тоже застучал по столу.

— Великолепие работ Джотто заключается в том, что он рисовал только с натуры, начиная с детства, когда он был пастухом и рисовал овец и коз в горах! — настойчиво произнес Леонардо, и они с Сандро завели разговор о значении натуры в живописи.

Я их не слушал, а наблюдал за тем, как Маддалена ведет беседу. За минуту на ее прекрасном, выразительном лице пробежало, сменяя друг друга, множество эмоций, мыслей, идей и мнений, словно звуки, льющиеся со струн лиры. И ее нежные руки тоже жили одушевленной жизнью, подкрепляя жестами слова, прикасаясь к руке мужа, напоминая слугам, чтобы они наполняли кубки. Я не хотел слишком пристально смотреть на нее, но ничего не мог поделать с собой и нашел в себе силы опустить глаза лишь после того, как почувствовал, что кто-то под столом надавил на мою ногу. Это был Леонардо. С этой минуты я старался любоваться ею только краем глаза. В основном.

Мы с Леонардо уходили последними. У высоких резных дверей дворца Ручеллаи мы на прощание поблагодарили хозяев.

— Синьор Лука, я поговорила с мужем о том, чтобы учиться у вас. Он согласен, если, конечно, у вас найдется время, — сказала мне Маддалена.

Она стояла рядом с мужем в дверях, и тающий свет от свечей из вестибюля мягко обрисовывал стройные линии ее тела.

— Разумеется, я буду платить вам за потраченное время, — подтвердил Ручеллаи.

Я хотел было сказать, чтобы он пошел и зарезался за мое потраченное время, но Леонардо обхватил меня за плечи и выпихнул с крыльца на улицу.

— Над этим надо подумать, — ответил за меня Леонардо. — Еще раз спасибо за превосходнейший ужин!

Я помахал рукой, и они попрощались, а я все смотрел на дверь, когда она захлопнулась, оставив меня снаружи, а Маддалену внутри — наедине с мужчиной, ее мужем. Вероятно, он сейчас возьмет ее за руку и поведет в спальню. На его месте я бы, по крайней мере, так и сделал. Правда, он уже стар, и, может быть, его кровь сейчас остынет, и он не станет раздевать ее медленно, чтобы с наслаждением обнажить каждый кусочек ее идеальной кожи, упругую грудь и тонкую талию.

— Прекратите! — резко оборвал мои мысли Леонардо. — Лука, на вас жалко смотреть! — Он схватил меня за плечо камзола и встряхнул разок, уводя прочь от дома по освещенной луной улице. — Красота этой женщины превратила вас в мальчишку!

— Думаешь, кто-нибудь еще заметил? — спросил я.