Читать книгу - "Рай и ад. Великая сага. Книга 3 - Джон Джейкс"

В минуты хорошего настроения она считала себя вполне симпатичной. Но когда ее охватывало уныние – как правило, из-за отсутствия мальчиков в ее жизни, – не сомневалась, что родилась дурнушкой. На самом же деле она была привлекательной девушкой с милым улыбчивым лицом, излучающим природную теплоту и доброжелательность, хотя, конечно, ее высокий рост и худосочность не вписывались в общепринятые эталоны красоты.

Еще Мари-Луизу очень беспокоил ее отец. Он стал замкнутым и угрюмым, и если раньше ей всегда было легко и весело рядом с ним, то теперь все изменилось. Мама тоже с недавних пор чувствовала себя в его присутствии неуютно. Она любила принимать тетю Мадлен, когда та приезжала в Чарльстон, но теперь делала это только днем, когда Мари-Луиза была в школе. Отец отказывался звать вдову дяди Орри на ужин в их дом на Традд-стрит и запрещал приглашать ее, когда он дома. Своего поведения он ничем не объяснял, но очень расстраивал дочь, которая обожала свою тетю. Мама говорила, что тетя Мадлен сейчас нуждается в любви и поддержке семьи. Она недавно вернулась с похорон жены лучшего друга дяди Орри мистера Хазарда, которая умерла при каких-то ужасных обстоятельствах.

Но папе было все равно. Он очень изменился, теперь это был совсем не тот человек, которого Мари-Луиза помнила с детства. Он постоянно занимался какими-то личными делами. Например, дважды в месяц ездил верхом в Колумбию. Он был одним из тридцати восьми попечителей бывшего южнокаролинского колледжа, который теперь открылся вновь, уже как университет штата, где обучалось двадцать два студента.

– Если радикалы и генерал Канби оставят нас в покое, возможно, нам и удастся что-нибудь сделать из этого заведения, – говорил Купер.

Что именно отец хотел сделать, Мари-Луиза понять не могла, но видела, с каким пылом он защищает новый университет и свой пост попечителя.

За едой отец вечно изводил их ворчливыми нотациями. Мари-Луиза знала, что из-за новой конституции в штате поднялся настоящий переполох, связанный, кажется, с будущим открытием бесплатных школ, и эта тема чаще других звучала в гневных тирадах отца за обеденным столом. Как-то вечером он с гордостью показал письмо генерала Уэйда Хэмптона.

– Он возглавит наш специальный комитет, который направит в конгресс протест против этой так называемой конституции.

На следующий вечер он уже размахивал каким-то листком с дешевыми чернилами.

– «Молния» – дрянная газетенка, но в данном случае ее издатель прав! Налог на собственность по девять миллей^[40] на доллар – это настоящий грабеж! Вся эта затея со школами нужна только беднякам, ее инициировали примерно шестьдесят негров, большинство из которых неграмотны, да еще пятьдесят белых – северян-отщепенцев и южан-предателей. Вся эта их возня с переустройством общественного строя уничтожит наш штат и морально, и финансово!

Новые школы, куда могли ходить и черные, и белые ученики, была не единственной темой, раздражавшей папу. Он громко возмущался обвинением в государственной измене, которое выдвинули против мистера Дэвиса после долгого тюремного заключения.

«Наш орел в клетке» – так называл его папа.

Что до президента Соединенных Штатов мистера Джонсона, то о нем папа говорил, что он человек «благородных принципов» и настоящий «друг южан», но его наверняка сместят в результате какого-то заговора, о котором Мари-Луиза вообще ничего не поняла. Знала только, что за всем этим стоят ужасные злодеи-республиканцы.

Папа ненавидел республиканцев. По вечерам он часто срывался на собрания Демократической партии, которую поддерживал всеми силами, в том числе деньгами. Мари-Луизе хотелось, чтобы он больше времени проводил со своей семьей и поменьше ходил на собрания и писал в газеты письма, осуждающие республиканцев. У него совсем не оставалось времени, чтобы выслушать дочь, когда она пыталась пожаловаться, что ей срочно нужен поклонник, а лучше несколько. Она решила, что с этим срочно нужно что-то делать, или ей придется вечно терпеть унижение перед одноклассницами.

И наконец, Мари-Луизу беспокоили экзамены в школе, где она изучала латынь и греческий (скука смертная), алгебру (лес дремучий) и умение держать себя в обществе (полезный навык для привлечения кавалеров, – по крайней мере, так ей говорили). В честь завершения весеннего семестра миссис Алвик решила провести вечер танцев под руководством мистера Ламотта, школьного учителя танцев на неполной ставке. Внешность у Ламотта была весьма своеобразная: при огромном росте и внушительной комплекции он обладал почти женской грацией, а его глаза всегда действовали Мари-Луизе на нервы, потому что он никогда не смотрел на тех, с кем в данный момент занимался.

Ламотт часто рассуждал перед ними о свойственной только южанкам «особой женственности» и каждый раз подчеркивал, что сейчас, находясь в своей прекрасной поре цветения, они должны остерегаться мужчин, которые непременно захотят осквернить ее. Мари-Луиза понимала, что под словом «осквернить» учитель имел в виду то, чем мужчины и женщины занимаются наедине, но когда она пыталась мысленно проникнуть сквозь завесу этой тайны, то очень скоро снова оказывалась во мраке неведения. Две ее одноклассницы при таких намеках всегда хихикали, они-то все понимали или делали вид, что понимают. Это так ее злило, что ей хотелось плюнуть в их сторону.

На открытии вечера для родителей и гостей была задумана грандиозная живая картина. Одна из шести девушек класса Мари-Луизы должна была изображать ту самую «особую женственность» южанок. Выбор оставался за миссис Алвик. Мари-Луиза решила, что, если выберут ее, это будет самым важным событием в ее жизни, не менее важным, чем появление воздыхателя. Но она боялась, что приз достанется легкомысленной Саре-Джейн Обердорф, утверждавшей, что у нее целых семь кавалеров. Мари-Луиза видела только трех. Первый был помощником гробовщика и любил говорить о похоронах, постоянно сравнивая одни с другими. Второй, застенчивый сынок местного мирового судьи, никогда не отвечал на приветствия, просто бубня что-то себе под нос. Третий был настолько толстым, что у него даже шея заплыла жиром и выпирала бугром, как бывает у старых женщин, страдающих болезнью, которую мама называла «зоб». Но по крайней мере, эти трое молодых людей существовали в реальности, а не были призраками из ее прекрасных снов. Как тут не беспокоиться!

Как-то в начале апреля Мари-Луиза вышла из школы в половине пятого и сразу остановилась на крыльце, увидев, что с неба льет настоящий ливень. За сплошной стеной дождя даже не было видно форт Самтер.

Ее подружки с веселым щебетом побежали к экипажам, в которых их ждали родители или слуги. А Мари-Луиза, прижимая к себе томик Вергилия и учебник алгебры, уже мирилась с мыслью, что придется промокнуть насквозь, пока она добежит до Традд-стрит. Внезапно из-за угла Саут-Бэттери вывернул знакомый легкий кабриолет, и она увидела отца, который одной рукой держал вожжи, а другой махал ей тростью с золотым набалдашником.

– Я был на собрании комитета у доктора Равенеля, – сказал он. – Увидел, что начинается дождь, и подумал, что должен спасти тебя от простуды. Прыгай сюда, скорее! Надо еще завезти кое-какие бумаги в Миллс-Хаус, а потом поедем домой.