Читать книгу - "Плацдарм непокоренных - Богдан Сушинский"

Еще при первой встрече с ней, когда капитан даже не предполагал, что перед ним девушка, он заметил, какое у «этого парнишки» грязное, словно припудренное золой, лицо, какие неестественные синие круги под глазами. Теперь же, глядя на ее довольно привлекательное обличье — прямой, с детской курносинкой нос, не очень выразительные, но слегка припухшие губы, и голубые (он заметил это еще тогда, когда, Войтич появлялась перед ним с умышленно состарившимся лицом), словно бы подсвечиваемые изнутри глаза, — Андрей как бы заново открывал ее для себя, заново знакомился.

— Что, капитан, началось? — не насмешливо, а скорее сочувственно, улыбнулась она. — Извини, платье одеть не успела. Но ты поменьше пялься, легче будет смириться. Тем более что весь мой марафет — только на эту ночь. Перед рейдом на тот берег. Как-никак домой наведываюсь.

— Почему только на одну? — оторопело пробормотал Беркут. И глаза отвести не смог. Лицо Калины и так оказалось слишком близко, а она еще и тянулась, тянулась к нему, уже приподнимаясь на носках. — Оставайтесь, какой вы есть, привлекательной, я бы даже сказал, красивой.

— Ты бы «даже сказал»!… — передразнила его Калина.

— В любом случае, маскироваться уже нет смысла.

— Чтобы превратиться в солдатскую шлюху: не немецкую, так красноармейскую? — грубые жаргонные словечки, время от времени слетавшие с губ девушки, воспринимались с еще большей неестественностью, чем карабин в ее руках.

— Но речь не об этом.

— Об этом, об этом. В лагере — да, там я вовсю старалась, марафетилась. Представляешь, тысячи жадных, голодных на мужиков, физически и внешне опустившихся баб?! Видел бы ты, с какой бабьей ненавистью глазели эти стервы, когда я появлялась перед ними: волосы в пояс, на губах помада, юбочка в обтяжечку и хромовые сапожки? Вот ради них, ради стервозных взглядов этих лагерных потаскушек, я бы и сейчас вовсю старалась.

— А ради мужчин — нет? — механически уточнил Андрей, не ощущая никакого желания развивать эту тему. — Странная позиция.

— Ради мужчин — уже не то! — вдохновенно вскинула подбородок Калина. — После женского концлагеря — уже не то! Мужчины, они, конечно, алчны, плотоядны. И все же плотоядство их не идет ни в какое сравнение со стервозной опостылостью лагерниц. С их изголодалой бабьей завистью… — глаза Калины светились азартным огнем мести, а губы передернула преисполненная садистского наслаждения улыбка палача, для которого казнь — не суровая обязанность, а порыв вдохновения.

Беркут поморщился, закрыл глаза и отступил от девушки. Слушать все это было невыносимо.

— Через час пойдем на тот берег, — напомнил он, пытаясь поскорее увести Войтич от лагерных воспоминаний, — попытайтесь отдохнуть перед дорогой.

— Да что мне отдыхать? Я готова. Что, не нравится, когда я про лагерь начинаю? Не нравится… Чувствую.

— А почему это должно нравиться мне? — резко спросил Андрей. — Я вообще принципиально, не желаю слышать об этих лагерях. И, если хотите знать, воюю вовсе не для того, чтобы в это время где-то за Уралом создавались новые лагеря для «врагов народа».

— Сказал бы ты такое по ту сторону фронта, капитан, тут же и быть бы тебе лагерником. Да не бойся, на тебя не донесу, — с ленцой проговорила Калина, выдержав едкую, изнуряющую паузу. — Приглянулся ты мне.

— Только поэтому?

— Только.

Андрей молча, понимающе кивнул. Прозвучало откровенно.

— Словом, так, Войтич: вы доведете нас лишь до того берега. Объясните, как лучше войти в село — и сразу же возвращаетесь.

— Ни черта подобного! Я же сказала: готовлюсь дом проведать. Может, на месте его только пепелище осталось.

— Тогда — на свой страх и риск. Вне группы. Выделить провожающего?

— Спасибочки, капитан, — иронически улыбнулась Войтич, и, взяв со стола обойму, ловко вставила ее в магазин. — Сам-то провожать небось не пойдешь?

— Ситуация не позволяет.

— Не позволяет, ты прав. Да не беги ты… — остановила уже на пороге. — Погибнем мы здесь, капитан. Все погибнем. Видела я сегодня. Целая колонна немцев приперлась в Заводовку. По нашу идрит-тя душу.

— Почему же не сообщили? — спокойно поинтересовался Беркут. — А ведь появление колонны еще раз подтверждает мое предположение — что немцы готовятся ударить на нас с правого берега.

— Можешь не сомневаться, ударят. Не завтра, так послезавтра они нас сомнут. А потому совет: давай сегодня же уйдем за линию фронта. Я там, за селом, болотце одно знаю. Постов на нем нет, и быть не может. А будет —снимем в два ножа. Мин на болоте тоже не ставят. Пройдем. Своим скажешь: не смог вернуться с вылазки, немцы оттеснили. И меня в свидетели. Я ведь человек не фронтовой. Да и какой с тебя спрос? Ты ведь здесь залетный, случайный.

— Исключено, Войтич.

— Слушай, иногда ты мне напоминаешь одну нашу учительницу, которая к колоколу себя привязала, не позволяла снимать его с церкви, — нервно вцепилась она в ложе карабина.

— Допустим, напоминаю. И что из этого следует?

— Не терплю таких. Не терплю, понял?! Ну, иди-иди, черт с тобой! — раздраженно повела стволом, словно уже собиралась конвоировать его. — Спасти тебя хотела, идиота-самоубийцу…