Читать книгу - "Тайны Французской революции - Эжен Шаветт"

– О! Что за крик, моя добродетельная, – сказал он. – Кажется, днем ты боишься не меньше, чем ночью.

– Еще бы! Страх не рассуждает, – возразила субретка с лукавой усмешкой, с какой редко отказывают.

* * *

Не знаем, успокоил ли Кожоль страх Розалии, только на другой день утром, проходя по улице Одеон, он прошептал:

– Дочь, сестра… и, будем надеяться… супруга тюремщиков Венсенского форта… неизвестно, что может случиться… надо везде заручиться друзьями.

Выйдя из жилища Пусеты, он поспешно направился к улице Мон Блан.

– Теперь, – сказал он себе, – надо точно узнать, какую роль галунщик Брикет игрывал в смерти покойного Сюрко.

Он быстро пробежал улицы Одеон и Дофэн – по-тогдашнему улица Тионвиль. Здесь, десять дней тому назад, 1 августа 1799 года, открылся знаменитый «Театр молодых учеников», откуда вышли Фонтеней, Лепентр, Роза Дюпюи и Дежазе. Выстроенный на том месте, где теперь находится булочная «Cretaine», «Театр молодых учеников» принимал в актеры только детей от шести до шестнадцати лет. Перешагнувшие этот возраст считались не подходящими для обучения. В первый год своей работы театр открыл вход с двух часов пополудни, чтобы привлечь публику, которая в это время появлялась на мосту Пон-Неф, – настоящем ярмарочном месте, где торговцы галантерейными товарами загребали полными горстями золото. Хотя Пон-Неф и не мог уже похвастаться восторженной толпой, наводнявшей его за несколько лет перед тем, когда Отечество в опасности вербовало здесь своих волонтеров, – но публика, теснившаяся на мосту в 1799 году, была не менее многочисленной и оживленной. Тут собиралась большая часть публичных глашатаев Парижа: глашатаи политические, глашатаи коммерческие, глашатаи памфлетов – все ревели один другого лучше, но над всеми голосами возвышались две могучие глотки Пореля и Бижора, – эти глотки, без сомнения, покрыли бы грохот пушек.

– Купите! – кричал Порель. – Купите листок гражданина Гофмана, купите его журнал «Menteur»^[20]. Он говорит правду о правительстве.

Что касается господина Бижора – его специальность была совсем иного рода. За ежемесячные два ливра от своих клиенток он выкрикивал имя, местожительство, цвет волос и тариф девиц Пале-Рояля.

Что за счастливая эпоха для библиофилов и собирателей редкостей годы – 1799-й и предшествовавшие ему!..

Революция, ограбив отели, замки и церкви, выбросила на мостовую Пон-Нефа самые редкие книги и замечательные картины. За несколько су невежественные торговцы отдавали вам самые удивительные произведения искусства, чтоб только «очистить от хлама свои заваленные лавки». Здесь-то, на Пон-Нефе, один сапожник приобрел за три ливра великолепную картину «Тайная Вечеря» из Нотр-Дам, чтоб обратить ее в навес своей торговой палатки для защиты от солнечных лучей и дождя.

Все было по сходной цене!.. Торговцы получали чистую прибыль… потому что все было ворованное. Один живописец той эпохи приобрел на Пон-Нефе за сумму 2600 ливров коллекцию в 800 картин, стоящую в наше время двадцать миллионов. Впоследствии он продал ее правительству за пожизненный доход в пять тысяч франков.

Библиофилам, как мы сказали, тогда тоже было раздолье. За несколько су они выбирали из целого вороха книг, нагроможденных на Пон-Нефе, – самые драгоценные. Изящные издания в богатейших переплетах с гербами прежних владельцев продавались почти на вес, а между тем многие из этих книг стали редкостью, потому что Республика чрезвычайно оригинально распорядилась имуществом ограбленных библиотек и обратила книги и рукописи в пушечные заряды.

Когда Кожоль протискивался сквозь толпу, запрудившую мост, один глашатай ревел испуганному собранию: «Прочтите рассказ о новом ужасном злодеянии Точильщика и его товарищей. В позапрошлую ночь они замучили в фермера из Гонесса, чтоб вырвать у него деньги».

– А, ну! Когда же повесят этого разбойника! – кричала взбешенная толпа, покупая листки.

«Вот люди, которые растерзали бы меня на части, если бы знали, что вчера Точильщик был в моих руках, и я отпустил его!» – подумал Пьер.

Достигнув конца моста, молодой человек свернул налево, дошел до Пале-Эгалите и выбрался наконец на улицу Ла Луа (Ришелье).

– Вот мысль! – вдруг сказал он. – Раз уж здесь по соседству мое прежнее жилище, не завернуть ли мне к старому знакомому?..

Через пять минут он явился на пороге гостиницы «Страус». Хозяин, Жаваль, затрепетал от ужаса, увидав его. «Ах! Опять начнется история! Опять этот шпион! Да что же я, наконец, сделал Директории, что она так преследует меня?» – думал трактирщик с тоскливым недоумением.

– Узнаешь меня, Страус, друг мой? – спросил граф.

Несчастный трус пытался скрыть свой испуг под личиной лукавства. Он пристально поглядел на него, как будто роясь в памяти.

– Подождите-ка, – сказал он, – да… ваше лицо мне незнакомо, но я…

Не окончив фразы, Жаваль вдруг высоко подпрыгнул. Он получил мощнейший пинок, точно такой же, каким его жилец когда-то, в первые дни знакомства, угостил нижнюю часть его поясницы.

– Вот тебе, Страус!.. Это освежит твою память, я уверен, – прибавил Пьер.

– Ах, да! Теперь я вас признаю, вы мой любимый жилец, гражданин Ивон Бералек, – поспешил ответить содержатель гостиницы, складывая дрожащие губы в любезную улыбку и потирая ушибленное место.

Читатель помнит, что Кожоль для Жаваля был Ивоном Бералеком. «Если когда-нибудь представится мне случай воздать тебе за эти два удара, то уж я тебя проучу, гнусный шпион!» – думал трепещущий добряк, изо всех сил улыбаясь.

– Дорогой Страус, с радостью вижу в тебе эту сердечную память, в которой всем твоим друзьям отыщется уголок.

– Да, не правда ли? В первую минуту нежданной встречи волнение несколько смутило мой рассудок, но вам не надо было два раза повторять, чтоб напомнить о своем имени, которого, впрочем, я и не мог забыть, потому что кое-кто взял на себя труд напоминать мне о нем.

– А! Да кто же?

– Одна дама.

– Дама! – сказал Пьер, навострив уши.

– Ах, да! Ведь вы не знаете, что случилось после вашего отъезда из отеля. Через полчаса после того, как вы ушли, явилась к вам какая-то дама. Она меня расспрашивала о вас, о вашем имени, о записочке, полученной накануне. Ну! Я ей отвечал, что вы только что уехали в Бретань и я сам помогал вам укладывать вещи. Особо я заметил ей, что вы везде искали потерянную печать.

– И что же дама сказала по поводу печати? – спросил Кожоль, припомнив эту маленькую хитрость, употребленную для того, чтоб обмануть Елену, если б она вздумала после люксембургской ночи прийти в отель.

– Узнав, что вы так искали ее, она вздохнула с облегчением, и я слышал, как она тихо произнесла: «Баррас обманул меня… Ивон не умер, но он потерял печать, спасаясь из ловушки».

– Затем она ушла?..