Читать книгу - "Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы - Геннадий Семенович Фиш"

Комиссар с Последним Часом и Жихаревым оставались на берегу. Прикрывая переправу, они должны были плыть последними.

Мы приближались к середине пролива. И вдруг затараторил пулемет. Пули чертили на поверхности воды мелкие круги, как при удачно запущенном голыше.

В первое мгновение я даже не разобрал, в чем дело, и только еще сильнее заработал в воде доской. Но когда раздалась вторая очередь (она прошла позади, подымая маленькие фонтанчики на озерной глади), я понял все.

С одного из островков бил неприятельский пулемет.

— Ложись, ложись, — скомандовал я и сам лег на мокрые, скользкие бревна плота.

Но Аня не успела так быстро лечь.

— Ой, — тихо вскрикнула она, — ой!

— Ничего, дочка, лежи потихоньку, лежи, милая, — сказал отец.

— Аня, что с тобой?

— Я ранена. Рука, кажется, и еще…

— Что? Что? — У меня перехватило дыхание, доска чуть не выскользнула из рук.

— В берете моем марганцовка. Весь запас отряда. Береги, чтобы вода не попала. Ладно?

Пулемет бил безостановочно по следующим плотам. С берега загремел на своей «гитаре» Сережа. И тогда пулемет на острове притих.

С соседнего плота раздавались громкие стоны, далеко разносившиеся над гладью озера.

Шокшин лежа продолжал загребать доской.

Все плоты шли за нами к другому берегу. Мне было трудно через плечо наблюдать за ними, а когда я смотрел на острова, в глаза бил слепительный блеск солнца.

Мы проплыли еще несколько метров, когда вдруг отец тихо и спокойно сказал:

— Коля, сынок, не могу работать. Рука отнялась, и ногу, кажись, поцарапало…

— Сейчас я на твою сторону перейду, — отозвался я.

Аня молчала, но, должно быть, ей было нелегко.

Я стал перебираться на другую сторону. Плот накренился.

— Душа, передвинься на мое место…

— Коля, Коленька, Николай! — Это говорила Аня, схватив мою руку и пожимая ее. — Не заботься обо мне, я ведь медик, сама все знаю. Рана легкая.

Какое счастье было слышать эти нежные слова и как тяжело было сознавать, что она ранена!

Чтобы помочь Ане, я слегка приподнялся, и сразу же что-то обожгло левое плечо, полоснуло по руке. Я вскрикнул.

— Ложись, черт, ложись, — выругал меня Шокшин.

Я снова лежал плашмя на плоту и вдруг бедром почувствовал в кармане хрупкую чашку. Хорошо, что я не положил ее в мешок, который скользил сейчас к воде. Отец правой рукой поддерживал его. Все равно не удержал. Мешок ушел в воду.

С острова неумолчно бил пулемет. Но теперь пули ложились уже далеко позади.

Я приподнял голову: на том берегу, куда мы стремились, по-прежнему высились гордые сосенки, по-прежнему грустили прекрасные, белоснежные березы. Позади поярковая шляпа Ниеми, колыхаясь и медленно кружась, плыла по озерной глади. Ее относило в сторону. Ниеми соскользнул с плота и плыл за нею.

Возникшее в этом узком месте пролива течение влекло наш плот к острову. Сейчас греб только Шокшин. У меня левая рука бессильно повисла, и шевелить ею было невозможно. Страшная боль, пройдя по всему телу, подступала к вискам, лоб покрылся потом. Я греб правой рукой. Но как я ни старался загребать, наш плот медленно, но неуклонно сносило к этим проклятым островкам.

Сережа уже нашел цель и бил длинными очередями, наверное, очень точно, потому что фашист снова замолчал.

Плот наш продолжало сносить. А на плоту был мой отец, моя любимая, невеста. Рядом на скользких бревнах лежали мои товарищи — раненый Павлик Ямщиков, Шокшин…

Я соскользнул с плота в воду. Сначала она приняла меня всего, но я сразу же вынырнул и решил, держась левой рукой за бревно, правой грести к берегу и оттягивать плот от островка.

Я хорошо плавал, и здоровому это мне сделать было бы нетрудно. Но я совсем не принял в расчет того, что несколько дней мы почти не ели и что левая рука у меня уже не действовала. Я так привык быть здоровым, что продолжал рассчитывать свои движения по-прежнему. И я взялся левой рукой за бревно, но пальцы не слушались меня, и я почувствовал мучительную боль. Я не мог согнуть ее в локте, и рука беспомощно сползала с плота и погружалась в воду.

— Шокшин, помоги! — прохрипел я, выплевывая воду.

И друг помог. Он привязал мою левую руку к бревну. И тогда, уже не думая о руке, не тратя лишних усилий, сжав зубы, чтобы не стонать от боли, я стал грести от острова, и плот медленно двинулся к высокому берегу.

— Аня!

— Что с тобой, Коля? Я здесь!

— Отец!

— Спасибо, сынок, а то я уж думал, что хватит, нажился на свете.

— Душа!

— Служим Советскому Союзу!

Я вел эту перекличку в те секунды, когда, вдыхая воздух, поднимал от воды голову.

А то, что Шокшин жив и подгребает доской, я видел сам.

В это время над нами высоко в небе застрекотали моторы. Взглянув наверх, я не мог разобрать, действительно ли там парят три самолета, или это один и только в глазах моих он троится. Я не мог разобрать, наши это или вражеские. А как сердце просило, чтобы это были наши.

Они снизились, сделали один круг над озером и вот уже летели так низко, что нельзя было не разобрать противных голубых пауков на плоскостях.

На плоту была Аня, мой отец, товарищи, а впереди берег. И я еще больше напряг свои силы. Я задыхался, глотая воду.

Пулемет на островке снова ожил, и я слышал, как несколько пулек тюкнуло по нашему плоту.

— Аня!

— Спокойнее, сынок, спокойнее, — ответил отец.

Мне не хватало воздуха, сердце разрывалось, в глазах было темно. Но в это мгновение ноги мои нащупали дно. Я еще с головой уходил под воду, но под ногами была земля…

Еще один взмах рукой, еще один, и я встал на ноги. Дно было твердое и немного скользкое. Впрочем, это был камень, и, если бы моя рука не была привязана к плоту, дважды поскользнувшись и наглотавшись воды, я бы уже не мог подняться. Но теперь я стоял твердо. И Шокшин тоже соскочил в воду и стал подталкивать плот к берегу. Я оглянулся. Все плоты шли за нами. И так же справа около двух плотов плыли люди и тянули их за собой. Самолет пролетел над головами лежащих плашмя людей, стреляя из пулеметов и почти задевая их колесами. Я готов был плакать от гнева. Я готов был зубами перегрызть горло фашистскому пилоту. Второй вражеский самолет пошел утюжить нас вслед за первым.

Заработал Сережин пулемет. Он бил