Читать книгу - "Капитуляция Японии во Второй мировой войне. За кулисами тайного заговора - Лестер Брукс"

Полковник бросился к двери, и, когда он открывал ее, раздался выстрел. Танака сидел в кресле за столом, на котором он поставил статую Мэйдзи, положил свое завещание, адресованное офицерам и семье, свиток с обращением императора, которое он собственноручно написал для него 15 августа, одну сутру, сигареты, подаренные императором; свой меч, кепи, перчатки… и вставные зубы.

Интересно, что «Асахи» сообщила о смерти Танаки в следующем месяце в колонке новостей: «Танака покончил жизнь самоубийством выстрелом в сердце, взяв на себя всю ответственность за гибель в огне пожара части Императорского дворца, не сумев защитить его от бомб американцев».

Танака с такими словами обратился к своим полковым командирам: «Я глубоко благодарен всем военнослужащим за образцовую дисциплину после получения приказа императора о капитуляции. Теперь я намерен выполнить свой долг командующего Армии Восточного округа. Я отдаю императору свою жизнь и прошу у его величества прощения от имени всех вас, офицеров и рядовых. Я искренне надеюсь, что вы, офицеры и рядовые, останетесь верны присяге, не будете предпринимать необдуманных действий и посвятите себя мирному возрождению нашей родины».

Танака, Ониси, Анами, Сугияма были представителями высшего офицерского состава, которые покончили с собой, когда кончилась история императорской Японии. Их было совсем немного, тех, кто выбрал смерть. Земля на площади перед Императорским дворцом пропиталась кровью самоубийц, которые приходили сюда в течение нескольких дней после обращения императора.

Подобный образ поведения был подобен древнему ритуалу хитобасира. В древности для обеспечения прочности значительной по масштабам постройки и для задабривания духа места в фундамент заживо замуровывали человека.

Самоубийства — завершающий этап Тихоокеанской войны — пополнили обширный мартиролог продолжительной ожесточенной борьбы. Их можно по праву назвать хитобасира — кровавыми жертвоприношениями новому устройству общества.

Глава 24. Выжившие

Какова была судьба людей, которые решили «вынести невыносимые условия» и опустить занавес над императорской Японией?

Когда адмирал и барон Кантаро Судзуки ушел в отставку с поста премьера, он верил, что ему удалось выполнить желание императора. Для себя он хотел только мира и покоя. Это было невозможным. Его не могло оставить в покое прошлое. Постоянно на протяжении многих месяцев вплоть до его смерти его осыпали проклятьями, а экстремисты требовали, чтобы он покончил жизнь самоубийством, искупив свое «великое преступление».

Старик вернулся в небольшой городок, где он родился, в Секиядо, что в префектуре Тиба к северу от Токио. Туда не было удобных дорог, и он подумал, что это обеспечит ему уединение. Он ошибался. В городе проживало множество родственников его семьи, много друзей детства и их потомков. И вскоре случилось так, что его дом стал местом паломничества для друзей и знакомых из Токио, для репортеров, стремившихся узнать, «как это было на самом деле», и написать об этом статью, и для американских офицеров, искавших с ним встречи.

До того как он переехал в провинцию, в местах его проживания к нему всегда приставлялась охрана (он часто менял квартиры, чтобы не быть убитым, как мы уже это видели). В Секиядо, по крайней мере, Судзуки чувствовал себя в безопасности. Не жалуясь ни на что и сохраняя бодрость духа, он играл в карты, совершал длительные прогулки и занимался каллиграфией; небольшие листы бумаги с иероглифами он дарил посетителям.

Отец Судзуки умер от рака желудка, и старый морской волк был убежден, что и он умрет подобным образом. 16 апреля 1949 года, когда ему пошел 81 год, Судзуки скончался, тихо произнеся слова «Вечный мир, вечный мир». Причина смерти — рак печени. На надгробной плите было выбито выбранное им посмертное буддийское имя Смирение. Останки Судзуки почивают в храме Дзисодзи в его родном городе.

Министр иностранных дел Сигэнори Того, этот гонимый с каменным лицом человек, должен был ответить на просьбу принца Хигасикуни — продолжить исполнять свои обязанности министра в новом кабинете. Того уважительно воспринял ее, но отказался. Его причины были весомыми и обоснованными. Уход в отставку премьера Судзуки влечет за собой и отставку Того. Более того, хотя его совесть осталась чиста после тех трагических событий конца 1941 года, у него было предчувствие, что его могут обвинить как военного преступника, и это, несомненно, затруднило бы работу нового правительства. Поэтому Того передал управление министерством Мамору Сигэмицу. Того обратился с последней речью к своим коллегам в Гаймусё и в министерстве по делам Великой Восточной Азии и распрощался навсегда с государственной службой.

Как Того и предполагал, он предстал перед судом Международного военного трибунала для Дальнего Востока, более известного как Токийский процесс. Суд над японскими военными преступниками шел два с половиной года с 3 мая 1946 года до 12 ноября 1948 года. Того было предъявлено обвинение в развязывании агрессивной войны и в преступлениях против человечности. Он был полностью оправдан по многим пунктам обвинительного заключения, но обвинен в «преступлениях против мира», имевших место во время его пребывания на посту министра иностранных дел в период с октября 1941 года по сентябрь 1942 года. Как заявил суд, в эти месяцы он играл ведущую роль в принятии Японией плана по ведению агрессивной войны. Однако, когда дело дошло до приговора, Того, единственный среди обвиняемых по этой статье, не получил пожизненного срока. Он был приговорен к 20 годам тюремного заключения.

Срок не имел значения. У него было расшатанное здоровье. Со времени своего ареста и до смерти он провел половину своей тюремной жизни в госпиталях.

Достаточно только взглянуть на фотографии Того в его книге «Дело Японии», чтобы увидеть, как жизнь буквально утекала из его тела в те тревожные месяцы 1945 года. Вместо самоуверенного и подтянутого дипломата в кабинете министра иностранных дел в 1942 году мы видим совсем иного человека, исхудавшего, наслаждающегося солнечным теплом у окна в сентябре 1945 года. Между ними как будто пролегает дистанция, какую человек проходит за тридцать лет, — от мужчины мужественного и зрелого до бессильного больного старика.

На фотографии Того 1945 года мы видим Того (или это женщина?), сидящего в кресле, у него редкие седые волосы. Он носит очки с круглыми стеклами и тонкой оправой. Его щеки припухлые, как и губы. У него впалая грудь и длинная шея, руки сжаты, лицо повернуто к солнцу. Он отдыхает. Ждет. Искра в душе погасла. Конец предрешен.

В тюрьме Сугамо Того тщательно описал все события своего времени, включая, конечно, и те, в которых принимал участие, не имея под рукой документальных материалов. Его жене и дочери