Читать книгу - "Блэк. Эрминия. Корсиканские братья - Александр Дюма"

— В умывальную.

— А как поставить?

— Прямо, прислонить к степе.

— Ежели б месье пожелал сказать, для чего она, мы могли бы теперь же ее и приладить… Ежели для того, чтоб ставить на нее какие-нибудь тяжести, — а раз месье заказал такую крепкую доску, то речь идет не иначе как о тяжестях, — тогда снизу нужны хорошие подпорки…

— Доска предназначается для одной китайской игры, — сказал Эдуар. — Остальное уж мое дело.

Плотник удалился.

Некоторое время спустя вошел Эдмон.

— Какие новости? — спросил его Эдуар.

— Э-э! Не очень-то радушно она меня приняла.

— Что же она сказала?

— Да почти ничего. Письмо для тебя передала.

Эдуар, раскрыв письмо, прочел:

«Мой дорогой Эдуар, благодарю тебя за браслет, но когда ты захочешь доставлять мне своими подарками удовольствие, не вручай их через послов столь же вызывающе глупых, как твой приятель…»

— Обо мне она упоминает? — спросил Эдмон.

— Вовсе нет! Тут все о частностях.

— Сегодня я снова отправлюсь туда.

— Как знаешь.

День прошел так, как обычно проходят дни, на исходе которых предстоит сделать нечто гораздо более важное, чем накануне; иначе говоря, Эдуар был поглощен одной-единственной мыслью, и все, кто встречался ему в тот день на пути, проходили мимо, словно тени, не оставляя в его голове ни малейшего воспоминания. Занавеси в окне напротив неизменно оставались задернутыми, и бывали даже минуты, когда Эдуар думал, что все это ему приснилось, и не мог взять в толк, что ему делать дальше. Стрелки стенных часов, которые, по всей вероятности, после полуночи побегут стремительно, теперь словно замедлили свое движение.

Одна из людских странностей состоит в том, что человек, с нетерпением ожидающий какого-нибудь часа, склонен навязывать времени такой же быстрый ход, какой имеет человеческая мысль. Так, Эдуар слонялся по комнате, припоминал, как началось его приключение, представлял себе все возможные его последствия, мечтал о неведомом мире, куда ему предстояло войти, — и остался крайне удивлен, что на все эти занятия ушло не более пяти минут.

Однако, как бы медленно ни двигалось время, долгожданный час приходит, и тогда, странное дело, все несущественное вмиг исчезает и уж кажется, что час этот наступил слишком скоро.

Пробило полночь!

Эдуар приблизился к окну, желая посмотреть, нет ли в окне его прекрасной соседки какого-либо движения, которое вернуло бы его к действительности.

Спустя две или три минуты он заметил, что занавесь на окне едва заметно приподнялась, и сердце его, только и ждавшее этого сигнала, бешено заколотилось.

Эдуар широко раскрыл окно.

В ответ окно напротив тоже широко растворилось.

Стояла кромешная тьма. Эдуар пошел за доской. Она была тяжеленная, и Эдуар понял, как нелегко будет установить эдакую махину между двумя домами.

«Что если она окажется короткой?» — мелькнуло в голове Эдуара.

Обуреваемый мыслями, которые навязывала ему обстановка, он поднес доску к окну и, желая удостовериться, что никто посторонний его не видит, выглянул наружу.

И в домах, и в природе — кругом все спало, от небесного Нептуна до земного консьержа, и Эдуар, приставив край своего моста к подоконнику, принялся двигать его, пока он не коснулся противоположного окна.

Осуществление этого маневра стоило Эдуару неимоверного труда: ему пришлось всем телом налечь на свой край доски, дабы она не вылетела, словно стрела, и не перебудила всю округу, разбив нижние окна. Мало того, что подобная оплошность враз лишила бы его всех предвкушаемых радостей, падение доски невозможно было бы объяснить соседям. Какими бы странными и эксцентричными ни могли быть привычки жильца, он не сумеет дать вразумительный ответ на вопрос, для чего он после полуночи кидал доску в десять футов длиной и два дюйма толщиной в окна соседнего дома, и понимание встретит разве что у стекольщиков.

Правды ради нужно признать, что, когда Эдуар ступил на мост, страх сломать себе шею тоже присутствовал в его душе.

Ясное дело, долго стоять на качающемся мосту он не мог, и очень скоро оказался верхом на доске, которая, какой бы толстой ни была, все же обладала свойствами трамплина, доставляющими удовольствие в гимнастическом зале и приводящими в ужас на высоте четвертого этажа.

Отступать, однако, было некуда, и Эдуар двинулся вперед с осторожностью, равной цене, которую он придавал своей жизни.

Добравшись до середины, он вспомнил о Мари. Теперь ему еще милей станет ее истрепанная добродетель, которую он всегда находил, одолев восемьдесят ступенек лестницы, милей, чем та, совсем новая, добродетель, к которой ведет дорога хоть, правда, и более короткая, ко гораздо более трудная, и которая вынуждает его проделывать весь этот в высшей степени нелепый трюк.

Коснувшись наконец края окна, он не мог удержаться от «уф!», вызванного скорее радостью от того, что он остался цел и невредим, нежели счастьем видеть свою возлюбленную.

Едва он спрыгнул на пол, как услыхал прелестный голос, уже слышанный им на балу:

— Уберите доску.

«Ну и ну! — подумалось Эдуару, — не любовь, а просто переселение на другую квартиру».

И он принялся втаскивать доску.

В комнате, где он очутился, было совсем темно; он стоял, обхватив руками дурацкую доску и не зная, куда ее деть. Если бы горел свет или он мог бы видеть себя со стороны, он бы в ту же секунду бросился в окно, предпочтя ужас нелепости своего положения.

Поскольку ухо его не улавливало никаких распоряжений, он отважился спросить:

— Куда можно положить доску?

Тотчас он почувствовал руку, которая повела его в темноте, и, обнаружив стену, доверил ей то, что через час или два будет ему дороже всего на свете. Потом рука повела его дальше и усадила на козетку. Тут в кромешной тьме начался полушепотом следующий исторический диалог:

— Вы намерены сдержать ваши обещания?

— Да.

— Знаете ли вы, чем я рискую, принимая вас здесь?

— А знаете ли вы, что я претерпеваю на пути сюда?

— Я могу потерять свою репутацию.

— А. я могу свернуть себе шею!

— Но ведь жизнь в сущности такая безделица!

— Позвольте, позвольте! Если вы ею не дорожите, не надо отбивать охоту у других.

— Я же сказала вам, что вы сможете меня видеть, только если каждый день будете преодолевать опасность. Если вы не настолько меня любите, чтобы подвергать себя испытанию, еще не поздно, вернитесь домой и забудьте меня, как я забуду вас.

— Я люблю вас, — сказал Эдуар, взяв ее руки в свои.