Читать книгу - "Добронега - Владимир Романовский"

Ранним утром Владимир, спавший последнее время плохо, сидел на солнышке возле терема, привалившись к стене, закинув руки за голову, а ноги, обутые в легкие сапоги, положив на край низкой повозки. Босиком было бы лучше, но не подобает князю выставлять на показ, при низших сословиях, свои пятки и деформированные в бурной походной молодости пальцы ног.

Следовало еще раз поговорить с Предславой, которая упрямилась, отказываясь отвечать и выходить из светелки, и вообще вела себя непочтительно. Дался ей Болеслав! Неужто на Руси мужиков не стало? Вон среди охранников двое стоят — рослые, молодые, красивые. Ежели неймется, принимала бы у себя ночью вон того, который чуть пониже ростом, с глупым лицом. Потом, конечно, все бы открылось, и я бы посадил его в темницу, а она бы следующего… Кстати, не беременна ли она? Вот бы удружил Болеслав! Внуков и внучек у меня — всех не перечтешь, по именам едва ли треть знаю и помню, но сына или дочь Предславы уж я бы нянчил сам. А он, или она, небось говорил бы басом, как Предслава в детстве.

Наверное, есть своя прелесть в каждой стадии жизни, и валять дурака с внуками тоже, небось, приятно. А если бы еще уехать куда! Взять с собою Бориса, беспутного пьяницу, ему все равно, где пить, и Предславу с дитем, если таковое наличествует, и прямым ходом куда-нибудь, где меня искать не будут, но где золото в ходу? В Иберию, например. Или в Индию. Нет, в Индии грязно и скучно. Иберия — в самый раз. Там редко бывает холодно, и это радует. Надоел холод собачий, каждый год одно и то же — все кутаются, кутаются, печи топят, моются редко. Свиньи.

Ты смотри, кто к нам пожаловать изволил. Алешка. С Илларионом. Смешной парень Илларион. К Алешке липнет все время, когда последний раз Ипполита видел — неизвестно, ночует у Алешки, ест у Алешки, и Алешка очень не против. А жена алешкина учит парня бриттскому своему наречию. Язык сломаешь.

— Чем обязан? — спросил Владимир в ответ на вежливый поклон от Алешки и на поспешный, после легкого шлепка, поклон от Иллариона.

— Мне нужно срочно отлучиться, — сказал Алешка, как всегда развязно. — Жена сегодня недомогает, Швеле я не верю, а отец мой занят приготовлениями к какому-то бывшему языческому празднику, уж я не помню, какому. Присмотри за Илларионом.

Владимир мигнул от неожиданности.

— Ты, Алешка, совсем оборзел, — заметил он. — Князь Киевский в качестве временной няньки — такого, пожалуй, в истории еще не было.

— А теперь будет, — заверил его Алешка. — Важно создать прецедент. Князей киевских тоже раньше не было, а теперь вот сидишь ты у стены, на солнце греешься. Что тебе, жалко? Или ты занят очень? Илларион тебя любит. Искренне. Это следует ценить.

— Сволочь ты, — сказал Владимир. — Учишь ребенка непочтительности.

— Нет, Александр не сволочь, — вступился Илларион. — Это он обо мне заботится. И ты позаботься. О детях обязательно нужно заботится, в них вся надежда и есть.

Владимир снял ноги с телеги.

— Надолго отлучаешься? — спросил он.

— До полудня, — ответил Алешка, зевая. — Ну, может, чуть позже полудня вернусь. К обеду точно буду. Не съест тебя Илларион за это время, не бойся.

— Я его отдам кому-нибудь из холопов.

— Нельзя, — сказал Александр.

— Совсем нельзя, — подтвердил Илларион.

— Да почему же?

— Неотесанные они, — объяснил Александр. — Чуть что — сразу драться и кричать страшным голосом. Требуют, чтобы дети сидели смирно и молчали.

— Что же в этом плохого?

— У меня тонкая натура, — сообщил Илларион. — Я не могу все время сидеть и молчать. Я очень подвижный и ансивный.

— Какой-какой?

— Экспансивный, — подсказал Александр. — Экстраверт. Как чего в голову взбредет — сразу хочет поделиться со всем человечеством. Не то, что ты — все в себе таишь, пока оно бродить не начнет. Ну, я пошел. До свидания, князь. Илларион, будь с князем вежлив и проявляй снисходительность к его слабостям.

Алешка хлопнул Иллариона по плечу и пошел себе. И пошел, и пошел. Эка вышагивает, орясина. Что это у него за дела такие всегда? Какие-то свои тайные помыслы. Единственное, что я точно знаю — он не против меня, он за. Это так. Но вот кому он на самом деле служит? Не Константинополю, это точно. Не Хайнриху — Хайнрих греков ненавидит. Не Роберу ли? Не Римской ли Курии? И откуда у него такие громадные средства?

— Откуда у Алешки столько денег, а, Илларион?

— Не знаю, — сказал Илларион. — Я очень долго над этим думал. Ночами не спал.

Владимир засмеялся.

— Жрать хочешь? — спросил он.

— Хочу.

— Не дам, — отрезал Владимир. — Экстравертов полагается кормить с запозданием.

— Это не честно.

— Зато действенно. Ладно, не куксись. Ишь, щеки растопырил. Пойдем, пожрем чего-нибудь.

Накормив Иллариона и заодно себя очень вкусной и сладкой кашей, приготовленной польским поваром, и замечательным же киселем, и рассказав ему смешную сказку про ведьму, питавшуюся исключительно индусами, Владимир решил, что все-таки пора поговорить с Предславой. А Илларион очень кстати под рукой. При нем легче сохранять спокойствие.

— Пошли, Илларион, дочь мою драгоценную проведаем.

По пути в светелку Владимир остановил пробегавшего мимо холопа, собиравшегося проучить помощника повара за нерадивость, и отнял у него розгу.

Не меня ли он собирается сечь, подумал Илларион. Пусть только посмеет. Я Александру пожалуюсь.

У светелки Владимир сказал стражнику «кыш!», украдкой перекрестился, и открыл дверь. Предслава, простоволосая, заспанная, в одной рубахе, сидела на постели и смотрела в окно. Увидев Владимира, она отвернулась к стене.

Илларион вошел за Владимиром и понюхал воздух. Пахло не очень противно.

— Перестань дуться, — попросил Владимир. — Давай поговорим.

— Мне не о чем с тобою говорить, — отрезала Предслава.

— Так уж и не о чем, — усомнился Владимир. — Все-таки я старый и опытный, людей хорошо знаю, да и в средствах не стеснен. Верно, Илларион?

— Зачем тебе эта розга? — спросил Илларион. — Розга — это плохо. Ты брось розгу.

Владимир поднял брови удивленно.

— Вот как? А как же конунг Соломон?

Илларион не понял, при чем тут конунг Соломон, и насупился.

— Конунг Соломон сказал, — объяснил Владимир, — щади розгу только если ненавидишь дитя.

— Ну и глупо, — резюмировал Илларион. — Если ненавидишь дитя, отступись и не трогай его, а розги не при чем.

— А если любишь?

— А если любишь, — резонно возразил Илларион, — то как же у тебя на любимое дитя рука подымется, посуди?