Читать книгу - "Схватка за Амур - Станислав Федотов"

– Будете готовы – известите, я обязательно приеду.

– Будет исполнено, ваше превосходительство!

Муравьев остановился перед генерал-майором – тот встал с подоконника, вытянулся, – взял его за пуговицу мундира, снизу вверх заглянул в лицо:

– Что ж вы так меня подставили, Павел Иванович? Я вас рекомендовал на пост военного губернатора и первого – первого! – наказного атамана нового войска, был в надежде на вашу распорядительность, а вы меня так подвели!

Запольский хотел ответить, но, коротко постучав, в кабинет вошел адъютант Сеславин:

– Ваше превосходительство, Завалишин.

– Просите, капитан, и дайте указание, чтобы нам приготовили чаю, ну и какие-нибудь там сушки-баранки.

Щелкнув каблуками, Сеславин вышел, и тотчас в кабинет вошел высокий седобородый человек в дорожном кафтане. С достоинством коротко поклонившись генералам, он обратился к Муравьеву:

– Что случилось, Николай Николаевич? Зачем я так срочно понадобился?

– Вы собрались куда-то ехать, Дмитрий Иринархович? – кивнул генерал-губернатор на его одежду.

– Да, мне сообщили, что из Маймачина в Нерчинск прибыл тибетский врачеватель Бадмаев. Хочу познакомиться и поговорить о тибетской медицине: я слышал, она творит чудеса. Лошади уже заложены.

– Прошу отложить поездку, – сказал Муравьев. – Чрезвычайные обстоятельства! На вас последняя надежда!

– Слушаю внимательно, – с некоторой долей самодовольства и снисходительности откликнулся Завалишин.

В дверь снова постучали, и второй адъютант Муравьева, штабс-капитан Запольский (сын генерала) принес чашки с чаем и блюдо с маковыми баранками. Муравьев подождал, пока он выйдет, пригласил всех к столу и за чаем кратко изложил Завалишину суть вопроса.

– Чиновники доложили, что и тысячи пудов нельзя уже достать и нет никакой возможности для перевозки муки на Кару. Если вы не поможете, придется применить крайние меры.

– То есть реквизиции? – уточнил Завалишин.

– Именно так! – жестко сказал генерал-губернатор. – Люди не должны голодать.

– Испытанный прием власть предержащих, – усмехнулся декабрист. – Во благо одних применить насилие над другими. А прийти к людям не с силой, а с добром, признать свои ошибки и извиниться за них – думаете, не поймут, не примут? Почему местные жители нам, объявленным государственными преступниками, оказывают доверие? Потому что до нас люди нашего сословия проявляли себя лишь как насильники и вымогатели их добра, а мы приходим с добром и участием. Поэтому от нас ни русский, ни инородец, ни казак, ни раскольник ничего не таят. Даже сами чиновники открывают нам то, что никогда не скажут своему начальству, а уж тем более – правительству. Оттого-то нам много легче изучать этот край в его настоящей действительности, размышлять об его прошлом и будущем и высказывать свои соображения к его непосредственной пользе и к выгодам всего Отечества…

Из писем Завалишина, из его записок ревизору Восточной Сибири сенатору Толстому, с которыми Муравьев ознакомился, еще только вступая на пост генерал-губернатора, он прекрасно знал его предложения по самым разнообразным вопросам – от общего устройства края, его производительных сил и развития во всех отношениях до улучшения быта низших сословий, выбора и назначения лиц на государственные должности, – но слушал речь увлекшегося дидактика, не перебивая, хоть и подмывало остановить словоизвержение и вернуться от публицистики к конкретному делу. Наконец Дмитрий Иринархович выдохся сам.

– Я возьмусь за устройство вашего дела, но с одним непременным условием: никакого начальственного вмешательства. Вы увидите, что значит нравственное доверие народа. И мне нужны гарантии своевременной выплаты денег за хлеб крестьянам и за сено бурятам.

– Какое сено? – удивился Муравьев.

– Вы же собираетесь везти хлеб на Кару. Сорок пять тысяч пудов – это почти полторы тысячи возов, тридцать ездок по пятьдесят возов, по две лошади на воз, итого сто лошадей – или пятнадцать ездок по сто возов, значит, двести лошадей – чем их кормить в дороге собираетесь? Сено денег стоит!

– М-да-а, – протянул генерал-губернатор. – Об этом я и не думал.

– Я давно заметил, – саркастически усмехнулся Завалишин, – что власти, принимая решения, чаще всего не дают себе труда подумать, как их можно исполнять, а в результате получают неодолимые препятствия и в поисках виновных начинают вершить неправедный суд. А виноваты чаще всего сами.

Муравьев начал багроветь. Запольский нервно заерзал:

– Дмитрий Иринархович, вы уж, пожалуйста, отправьте побыстрее своих доверенных людей к крестьянам и бурятам. Чтобы цены были назначены безобидные для казны и справедливые для поставщиков.

– Мое имя, Павел Иванович, и ручательство, думаю, уберут все препоны, и ваша просьба, Николай Николаевич, будет исполнена.

Муравьев уже взял себя в руки и успокоился:

– Буду вам весьма признателен, любезный друг.

А Завалишин, как нарочно, не преминул еще раз дернуть тигра за хвост:

– Надеюсь, случай этот подвигнет власть в дальнейшем, во-первых, вести заготовки так, чтобы всегда были запасы продовольствия, а во-вторых, – принять решительные меры по устранению всего, что расстраивает земледелие и хозяйство. Что касается Забайкалья, то, я думаю, мы с Павлом Ивановичем займемся этим, не дожидаясь весны. Ведь вам, господин генерал-губернатор, запасы очень понадобятся для похода в Китай.

– Какой поход вы имеете в виду? – удивился Муравьев.

– Ну, я же вам как-то писал. Сухопутный в Цыцыхар из Цурухайтуя. Или водный – по Шилке, Амуру и Сунгари.

– Я вам тогда же, любезный наш друг, ответил, что ваши предположения ничего общего не имеют с действительными планами.

– Ой ли, любезный Николай Николаевич? А для чего вы посылали в Китай своего доверенного офицера, как не для разведывания сухопутного маршрута?

– Нет, не для этого, – сухо сказал Муравьев. – А откуда вам вообще это известно?

– Любое тайное становится явным. А сейчас, если позволите, я откланяюсь, чтобы послать надежных людей по нужным адресам, а самому отбыть в Нерчинск. Кони мои уже застоялись.

Завалишин не подвел. Зерна и сена было представлено даже больше, чем предполагалось. Муравьев написал декабристу письмо с выражением глубокой признательности, но разговор, весьма напоминающий выговор власти за ее неправильные действия, остался в памяти. Не в пользу Дмитрия Иринарховича.