Читать книгу - "Охота полуночника - Ричард Зимлер"

Виолетта и я молча шли по тенистой улице, усаженной тополями и конскими каштанами.

Сквозь листву пробивались солнечные лучи, играя на наших плечах.

— Много в Нью-Йорке африканцев? — спросил я.

— Должно быть, несколько тысяч.

— Я надеюсь, среди них нет рабов?

— Говорят, что любой негр, родившийся в Нью-Йорке после 1799 года, считается свободным. А родившиеся раньше — до сих пор рабы. Хотя думаю, что большинство из них давно куда-нибудь проданы. Конечно, точно я не знаю, но вряд ли их осталось в городе много; может, несколько сотен.

На Бродвее мы повернули на север. Я смотрел на прохожих, спрятавшихся от солнца под зонтиками, на кареты, на вычурные вывески над лавками.

— Здесь прекрасно, правда? — улыбнулся я.

Виолетта уже ушла вперед.

— Да, конечно, — бросила она очень сухо, поджидая, пока я ее догоню.

Рискуя попасть под коляску или под верховую лошадь, я стоял в центре Бродвея и смотрел на юг, на каменную крепость острова и мачты кораблей. Потом повернулся в другую сторону и посмотрел на лес, едва видневшийся на горизонте.

Я уже в Нью-Йорке, шептал я — не только себе, но и Полуночнику. Потом стиснул в кармане кулак и добавил: «И ничто не помешает мне забрать тебя. Даже возможность начать новую жизнь».

Во время прогулку Виолетта не задала мне ни одного вопроса. Я тоже не решился ни о чем ее расспрашивать и шел угрюмый и молчаливый. Прохожие, вероятно, решили, что мы — несчастливые супруги. Когда мы дошли до Гранд-стрит — пересекающего Бродвей проспекта со знаменитыми магазинами — Виолетта сказала:

— Я бы с удовольствием шла с тобой и дальше, но мне нужно кое-что подыскать для дома. Встретимся позже и выпьем чаю. Скажем, в четыре?

Прежде, чем я успел хоть что-нибудь ответить, она помчалась прочь. Проклиная про себя ее загадочность, я пошел дальше. Забавно, но я подумал про Лоренцо Рейса, некроманта. Когда я был ребенком, то искренне верил, что на Виолетту наложили заклятье, и только я могу освободить ее.

В три тридцать я потихоньку направился домой. Пока меня не было, Виолетта испекла дюжину лепешек, и пахли они просто божественно. Глядя на меня очарованными глазами, она сказала:

— Ты ешь, как ел всегда, если твоя мать уходила. Везде крошки.

— Это хорошо или плохо?

Она засмеялась; похоже, наша раздельная прогулка вернула мне ее расположение.

— Это замечательно, зловредное ты создание.

Я снова попросил ее рассказать, как она попала в Нью-Йорк.

— Не сейчас, это все испортит, — ответила Виолетта.

Вместо этого мы поговорили о событиях в Португалии и Европе за прошедшие два десятилетия. По ее настоянию говорили мы по-английски. Я иной раз так составлял свои замечания, чтобы понять по ответам, переписывается ли она со своей матерью и братьями, но Виолетта очень умно обходила все ловушки и ни разу не проговорилась.

После чаепития я поднялся в свою комнату, чтобы дописать письмо семье. К своему полному изумлению я обнаружил, что комната полностью обставлена новой мебелью: комод с медными ручками, красивые часы на львиных лапах, два удобных кресла, обитых светло-зеленой парчой и письменный стол красного дерева, на котором Виолетта оставила записку:

«Джон, тебе всегда найдется место в моем доме. И я не буду претендовать на твое время и внимание, пока ты остаешься здесь. Мне достаточно видеть, что у тебя все хорошо. После всего, что мне пришлось пережить, после всего того, с чем мне никогда больше не хотелось бы столкнуться, обнаружить, что кто-то, к кому я испытываю только нежную привязанность, стал таким прекрасным человеком… Пожалуй, я скажу только, что твое появление здесь оказалось для меня даром, которого я не имела права ожидать. Будь со мной терпеливым. С любовью, Виолетта.»

Той ночью я проснулся в три часа. Отважившись спуститься вниз, я обнаружил Виолетту, уснувшую в кресле. Я хотел было разбудить ее и помочь подняться вверх по лестнице, но передумал и на цыпочках, как вор, прокрался в ее спальню. Я намеревался пошарить в ее платяном шкафу и секретере, поискать под матрацем и подушками, но задержался там лишь на минуту; на стене над ее кроватью висела круглая столешница, на которой Даниэль вырезал все наши лица и которую оставил ей, как последний подарок. Сходство с Виолеттой по-прежнему казалось сверхъестественным, но, подойдя поближе, я увидел, что на ее щеках и глазах видны глубокие царапины. Все остальные детские лица повреждены не были.

На следующее утро, за завтраком, я набрался храбрости и рассказал Виолетте о Полуночнике.

— Это тот маленький человечек, с которым я иногда видела тебя в последние месяцы перед тем, как покинуть Порту?

— Да, мы с ним подружились после… после смерти Даниэля. И после того, как мы с тобой перестали дружить. Если бы он мне не помог, я уверен, что не дожил бы до зрелости.

И я рассказал ей, как мы с ним наблюдали за ней издалека с Новой площади.

— Он молился Охотникам в Небесах, чтобы они помогли тебе добраться до Америки.

— Значит, мы молились об этом вдвоем, — спокойно заметила она.

Конечно, мне пришлось говорить и о предательстве моего отца и о том, как рухнул брак моих родителей. Она внимательно слушала, упершись подбородком в кулак, и шевельнулась только однажды, чтобы крепко стиснуть мне руку, когда я заговорил о своей уверенности в том, что мама не любила меня все эти годы.

Рассказ о Полуночнике вверг меня в тревожное отчаяние, и я понял, что должен как можно быстрее отправляться в Александрию. Я сказал Виолетте, что хочу немедленно купить билет, и она решительным голосом отозвалась:

— Да, было бы очень неправильно, если бы наша вновь обретенная дружба задержала тебя. Мы сможем поговорить гораздо дольше — и гораздо непринужденнее — после твоего возвращения, когда ты начнешь создавать свои изразцы.

В корабельном агентстве на Бродвее я выяснил, что путешествие в Александрию займет только три дня, если Господь пошлет нам хороший ветер. Я купил билет на «Экзетер», фрегат, отправлявшийся на следующий день.

В тот же вечер за ужином я сообщил Виолетте об отъезде. Мне хотелось так о многом поговорить с ней до отъезда — больше всего о Франциске и девочках. И очень хотелось, чтобы Виолетта рассказала мне о своей жизни, но она сильно побледнела, услышав, что я покидаю ее так скоро. Я подошел, чтобы утешить ее, но она сказала, что так возбуждена из-за моего приезда, что почти перестала спать, и поэтому должна пойти в постель до того, как упадет в обморок от изнеможения. Она резко оттолкнула мои руки, но тут же извинилась.

— Поговори со мной, пожалуйста, — молил я. — Скажи, о чем ты думаешь.

— Не могу. — И она умоляюще сложила руки. — Джон, сжалься надо мной. — Тут она выскользнула из моих объятий и кинулась прочь из комнаты.