Читать книгу - "Сезон зверя - Владимир Федоров"

– Че, угадал? Проняло?!

Он лежал рядом с опрокинутой тачкой, из которой нехотя вытекал прямо на мостки жирный глинистый раствор. Эта глина, замаравшая сапоги только что лениво курившего надзирателя концлагеря, и стала причиной мгновенной вспышки его ярости и последовавших за ней побоев.

«Угадал…» – с облегчением повторил внутри себя Хмуров и, словно скинув ношу, заорал уже вслух:

– Я тебе покажу, дохлятина!

Прут просвистел в воздухе, и конец его пришелся прямо в середину бритой головы. Череп хрустнул, словно переспевший арбуз. Человек уткнулся лицом в грязь и только несколько раз слабо дернул ногами.

Найдя взглядом двух стоящих поодаль «похоронников», надзиратель махнул им рукой:

– Быстро сюда! Оттащите эту падаль в яму!

Зацепив убитого специальными крючьями, «похоронники» потянули его волоком к чернеющему вдалеке рву.

Степан вытащил из кармана шинели дешевый немецкий портсигар со свастикой на верхней крышке, достал папиросу и продолжил прерванный перекур. Пальцы его, сжимающие мундштук, мелко подрагивали. Нет, он волновался не от того, что несколько мгновений назад убил человека: он отправлял этих доходяг на тот свет почти каждый день – то не желающих или не могущих выполнять работу, то попавших под горячую руку, то просто на пари с надзирателями или офицерами. Задели его слова заключенного.

«Ишь, зоркий какой!.. Упырь!.. А ведь и впрямь почти угадал, падла… Ничо, теперь уже никому не расскажет… Упырь… да не упырь, хер тебе, бери рангом повыше…»

Жадно затягиваясь кисловатым дымом, что-то бормоча про себя, он принялся, прихрамывая, ходить взад-вперед по мосткам, заставляя заключенных с тачками боязливо сворачивать в грязь и стороной объезжать обозленного надзирателя, известного свирепостью во всем лагере.

Теперь-то он знал о себе почти все, и чем больше узнавал, тем меньше ему хотелось, чтобы эта тайна стала еще чьим-то достоянием.

Несколько лет назад, перед самой войной, он впервые точно понял, какое наследство получил от отца. И тогда стали понятны и так поразившие его в детстве припадки родителя, и его таинственная смерть, и слезы матери.

Произошло то, что неминуемо должно было произойти, что все детство и юность вызревало в нем. Случилось это вскоре после несчастного случая. Из детдома ему дали направление в лесопильный цех – учеником. Но проработал он там всего с неделю: лопнул трос лебедки, и бревно, которое он принимал на тележку пилорамы, приземлилось на правую ногу, упиравшуюся в рельс. Несколько месяцев провалялся он в больнице, разбитые и вывернутые пальцы срослись, но вышел Степан с костылем и книжкой инвалида труда.

Входя в приемную директора лесокомбината, он невольно бросил взгляд в большое, от самого пола зеркало – в одну из примет только-только нарождающейся чиновничьей роскоши – и невольно вздрогнул: навстречу ему двигался… отец. Такой же высокий, широкоплечий, такой же угрюмый и такой же… хромой.

Да, недаром живет поговорка, которую вскоре он и сам вспомнил: «Бог шельму метит…» Вот и тут, может, не в силах одолеть растущую как на дрожжах изнутри черноту души, сама природа все же попыталась упредить ее и хотя бы отметить заранее знаком физической ущербности. Или, может быть, перенесенные потрясения и боль спустили какую-то еле державшуюся в нем пружину?..

Начальник сочувственно пожал руку, усадил на стул и начал понимающе:

– Оно, конечно, такому детине на одно инвалидское пособие не прокормиться… Но и на нормальную работу тебя брать нельзя… Вот что, у нас на дровяном складе старик-сторож помер. Это за городом. Если не боишься на отшибе…

– А чего бояться-то…

– Тогда иди к кадровику, пусть оформляет. И общежития тебе не надо, будешь прямо в сторожке жить, сам себе хозяин… А пойдут дела с ногой на поправку – куда-нибудь в цеха переведем.

Степан назавтра же перебрался в сторожку, получив в наследство весь нехитрый скарб одинокого старика и берданку с десятком патронов.

А еще через пару месяцев, когда он стал ходить, хоть и припадая на правую ногу, но без костыля, когда пришли первые темные ночи, все и проявилось.

С вечера, обходя с проверкой закоулки немалого складского двора с чернеющими тут и там штабелями дров, он обратил внимание на луну: была она не просто полной, а как будто даже еще и надутой, огромной, какого-то красноватого цвета. И вроде бы для него это было, наоборот, хорошо – светло, все видно, вор никакой не полезет, – а вот защемило вдруг внутри, словно кто душу в кулак сграбастал и давить начал.

А как дело к полночи подошло – совсем невмоготу стало. Пошедший по телу легкий озноб постепенно перешел в настоящую трясучку. Голова стала раскалываться от боли, а пересохшее горло прямо пылало. Несколько кружек холодной воды, которые он опрокидывал в себя раз за разом, ничего не изменили, наоборот, жар разлился по всей груди. Степан со страхом почувствовал, как начинают опухать и гореть не только руки и ноги, но и лицо, а язык, неимоверно распухая, заполняет весь рот. Он испуганно заметался по сторожке, срывая разом ставшую тесной одежду и обувь. Спасаясь от жара, выскочил во двор, забегал по нему и, уже не контролируя себя, бросился к забору, отделявшему склад от леса. Ударами кулаков и ног, не чувствующих боли, выломил две доски и нырнул в проем. Он бежал без дороги по летнему, залитому луной лесу, наклоняясь все ниже и ниже, чувствуя, как удлиняется, вытягивается его лицо, наливается весом все тело, но одновременно прибывает и неимоверная сила, позволяющая так легко его нести.

Какая-то вспышка в мозгу, мгновенное исчезновение всех страхов, болей и сумятицы человеческих мыслей. И он уже мчится на четвереньках, нет, не на четвереньках, а на четырех мощных лапах, кажущихся голубыми в лунном свете. И лишь одна жажда продолжает мучить его – но теперь он нестерпимо хочет не обычной холодной воды, а той – теплой, красной, пахучей жидкости, которая бывает внутри добычи. Где эта добыча, где?! Да вот же она, сама спешит навстречу с глупым тявканьем. И слишком поздно понимает, кто перед ней. Поджимает хвост, бросается назад, но он достает ее одним прыжком. Бьет лапой, перекусывает горло и пьет, пьет…

Проснулся Степан перед самым рассветом. Открыл глаза – и тут же с омерзением вскинул лицо, которое почти упиралось в какую-то окровавленную шкуру. Вскочил на ноги, испуганно огляделся. Он знал эту поляну, что была в полуверсте от склада, – ходил на нее за березовым соком. Но как он попал сюда сейчас, в такое время? Откуда перед ним эта растерзанная собака?.. Оттирая испарину со лба, он машинально скользнул рукой по лицу и почувствовал что-то запекшееся, засохшее на губах и усах, глянул на ладонь – красное. «Кровь?.. Кровь!..» И, внезапно вспомнив вчерашний припадок, вдруг соединил все воедино. Сжал голову руками, рухнул на молодую траву и принялся бессильно кататься по ней, колотя кулаками по земле.

Вернувшись на склад, он первым делом забил дыру в заборе, а потом долго и тщательно мыл руки и лицо. Вечера он ждал с ужасом, но ничего больше не произошло.