Читать книгу - "28 мгновений весны 1945 года. Иллюстрированная версия - Вячеслав Алексеевич Никонов"

Ближе к вечеру Дейзи и Люси усадили Рузвельта – с помощью прислуги – в автомобиль и отправились на пару часов на прогулку. Президент попросил отвезти его в одно из его любимых мест в горах – Дауделе Ноб. Посидел там на поваленном дереве, размышляя о чем-то…

К ужину ожидали министра финансов Генри Моргентау. Он приехал в восьмом часу и застал Рузвельта сидящим за ломберным столиком с ногами на плетеном табурете. Перед ним стояли бутылки, лед и стаканы – президент смешивал коктейли. «Я был просто потрясен, увидев его, – вспоминал Моргентау. – Мне показалось, что он ужасно постарел и выглядит очень изможденным. Руки у него тряслись так, что он даже бокал не мог удержать, он опрокидывал их, и мне приходилось держать бокал каждый раз, как он наливал коктейль».

После второго коктейля, который он закусывал русской черной икрой, президент обрел обычную форму, хотя перемещение из инвалидного кресла в обычное прошло трудно. Поговорил о Сан-Франциско.

– Я поеду на своем поезде и в три часа дня выйду на сцену, – делился планами Рузвельт. – Выступать буду, сидя в коляске. Произнесу речь.

Он скривился, рассказывал Моргентау, хлопнул в ладоши и сказал:

– А затем они зааплодируют. И я уйду.

Моргентау развивал свои идеи о послевоенной Германии, о необходимости ее максимально ослабить.

– Генри, я согласен с тобой на все сто процентов, – отвечал Рузвельт.

Уходя, Моргентау видел смеющегося президента, увлеченного беседой с четырьмя женщинами. Они обсуждали портрет президента, который на следующий день должна была закончить Елизавета Шуматова.

Поздно вечером Рузвельт позвонил дочери Анне, чтобы осведомиться о здоровье внука Джона. О своем самочувствии, как обычно, он даже не упомянул.

Утром 12 апреля на Сосновой горе, любимом месте отдыха Рузвельта, дорогу к которой украшали цветы кизила и диких фиалок, уже разжигали огонь, чтобы готовить барбекю для пикника. Запах жимолости перемешивался с легким запахом дымка.

После завтрака Рузвельт сидел перед камином в угловой спальне, в своем любимом кожаном кресле, на нем были темно-синий костюм и белоснежная рубашка с красным гарвардским галстуком.

Кресло придвинули к ломберному столику, заваленному документами и дипломатической почтой, доставленной из Белого дома. Президент визировал и подписывал бумаги, которые клал перед ним Хассет. В тот день почту доставили непривычно поздно, и президент сокрушался, что до обеда уже не сможет начать диктовку речи для Сан-Франциско. Он переговорил с Дьюи Лонгом, ответственным в аппарате президента за логистику. Президент планировал вернуться в Вашингтон 19 апреля, оттуда и выехать в Сан-Франциско на поезде в полдень на следующий день.

В 10:50 от главы аппарата Белого дома адмирала Леги в Уорм-Спрингс пришел подготовленный им ответ Гарриману. Леги знал, что Рузвельту было безразлично мнение явно слишком много бравшего на себя посла в Москве. Президенту было важно сохранить хорошие отношения со Сталиным, и он был намерен пресекать поводы к новым конфликтам. И Леги это тоже знал, отправив на утверждение Рузвельту следующий текст: «Черчилль полностью в курсе, и в промедлении с доставкой Вами моего послания Сталину необходимости нет. По Вашему второму вопросу. Я не желаю, чтобы слово “незначительный” было опущено, поскольку в мои намерения входит считать бернский инцидент незначительным недоразумением». В 13:06 в штабную комнату Белого дома поступит сообщение от Рузвельта. В нем было только одно слово: «Одобрено».

Телеграмма Сталину уйдет в тот же день в том виде, в котором ее написал Рузвельт.

Президент в тот момент позировал Шуматовой. Сохранять неподвижную позу было утомительно. Рузвельт брал короткие перерывы, чтобы подписать все новые бумаги и переброситься двумя-тремя словами. Иногда и сама Шуматова заговаривала с ним, чтобы портрет получился живее.

Неожиданно Рузвельт сказал, что хотел бы подать в отставку с поста президента. Все восприняли это как шутку.

– Вы это серьезно? – спросила, смеясь, Лаура Делано. – И что же Вы будете делать?

– Я бы хотел возглавить Организацию Объединенных Наций, – не задумываясь ответил Рузвельт.

В час дня президент сказал:

– Нам осталось работать пятнадцать минут.

Гувернер накрывал обеденный стол, Маргарет Сакли вышивала, Лаура Делано ставила только что срезанные цветы в вазу, Люси Рузерфурд переглядывалась с улыбавшимся президентом. Он закурил сигарету и углубился в изучение бумаг.

Внезапно в 13:15, глядя на Дейзи и положив левую руку на затылок, он произнес:

– У меня ужасно болит голова.

Он потер виски, его голова опустилась, он начал медленно сползать с кресла. Больше он в себя не приходил. Прибежал отдыхавший у бассейна Брюэнн. Президента перенесли на кровать в спальне. Доктор раздел его, сделал уколы папаверина и амилнитрата. Оценил ситуацию как безнадежную, начал звонить в Вашингтон. Грейс Талли шептала молитву. Дыхание становилось все более слабым, пока не прекратилось. Брюэнн констатировал смерть.

Репортеров, которые уже собрались на Сосновой горе, чтобы запечатлеть пикник президента, спустили в «маленький Белый дом».

– Джентльмены, – тихо произнес Хассет, стоя в центре гостиной. – Мой печальный долг – сообщить вам о смерти президента Соединенных Штатов.

В 15:45 Рузвельт умер. В Москве было 22:45.

Непосредственной причиной смерти, которая, по словам доктора, грянула просто «как гром среди ясного неба», стало субарахноидальное кровоизлияние, вызванное аневризмой головного мозга.

Когда Элеоноре Рузвельт сообщили о смерти мужа, она сказала:

– Он умер как солдат.

Четверым детям, которые были на фронте, она написала: «Он довел свою работу до конца, и он хотел, чтобы вы выполнили до конца свою».

«Подобно Моисею, Франклин Делано Рузвельт видел землю обетованную, но не дано ему было постичь ее, – писал Генри Киссинджер. – Когда он умер, союзные войска находились уже в глубине Германии, а битва за Окинаву, прелюдия к планируемому союзному вторжению на основные Японские острова, только началась».

Рузвельта считают в США одним из величайших президентов. Его смерть во многом изменит течение мировой истории.

Когда поздно вечером Геббельс возвратился из штаба Бюссе в Берлин, центр немецкой столицы полыхал в огне после очередного налета английской авиации. Пожаром были охвачены и здание рейхсканцелярии, и знаменитый отель «Адлон» у Бранденбургских ворот. У входа в министерство пропаганды Геббельса встретил секретарь со срочной новостью:

– Рузвельт умер!

Лицо министра засветилось в отблесках пожара.

– Принесите лучшего шампанского, – воскликнул Геббельс, – и соедините меня с фюрером.

Гитлер в подземном бункере подошел к телефону.

– Мой фюрер! Я поздравляю Вас! Рузвельт умер! Звезды предрекли, что вторая половина апреля станет для нас поворотным моментом… Это и есть поворотный момент!

Реакция Гитлера на эту новость в документах не зафиксирована, хотя ее нетрудно представить. Геббельс же,