Читать книгу - "Боги не дремлют - Сергей Шхиян"

Великая армия выступала из Москвы 19 октября 1812 года. В этой колонне из ста сорока тысяч человек было сто тысяч солдат в полном вооружении, пятьсот пятьдесят пушек, с двумя тысячами артиллерийских повозок. Однако эта бескрайняя мешанина войск ничем не напоминала армию всемирных победителей. В большей своей части она походила на орду татар после удачного набега.

Бесконечно растянулся поток из карет, фур, богатых экипажей и всевозможных повозок, многие солдаты везли тачки, наполнив их всем, что они могли захватить в разграбленном русском городе. Что только не тащили победители из сожжённой Москвы: русские, турецкие и персидские знамена, личные трофеи из разграбленных домов и лавок… Ходили слухи, что французы прихватили даже гигантский крест с колокольни Ивана Великого.

Много на дороге было и бородатых русских крестьян под конвоем французских штыков, несших на себе их военную добычу.

Это было чистым безумием. Было понятно, что с таким грузом мародеры не смогут продержаться даже до конца дня; но для их жадности ничего не значили ни предстоящие тысячи верст пути, ни грядущие сражения! Сладость хоть на час обладать богатством, заставляла их совершать самые безумные поступки.

Особенно бросалась в глаза многонациональная толпа людей без мундиров и оружия, ругавшаяся на всех европейских языках, подгонявшая криками и ударами тощих лошадей, в веревочной сбруе тащивших изящные экипажи, наполненные провизией, или вещами, уцелевшими от пожара. Прежде эти люди были счастливыми обитателями Москвы: теперь они бежали от ненависти москвичей, которую вызвало на их головы нашествие: армия была единственным их убежищем. Можно было подумать, что видишь перед собой какой-то караван, бродячее племя или, скорее, древнюю армию, возвращавшуюся после большого набега с пленниками и добычей.

Двадцать третьего октября с утра шел дождь. Он сеял, холодный и нудный, из низких облаков, делая одежду тяжелой, а пути непроходимыми. Суглинок грунтовых дорог тысячи ног и колес превратили в скользкую вязкую жижу, в которой тонуло все, от сапог до пушек.

Сержант четвертого пехотного корпуса, тринадцатой дивизии, сто шестого линейного полка Жан-Пьер Ренье, был даже рад, когда субалтерн-офицер второй роты первого батальона, приказал ему с тремя рядовыми прочесать лес. Он еще не до конца оправился после контузии, полученной в деревне Бородино. Его мучили головные боли, и оттого особенно раздражал нескончаемый дорожный шум. В лесу было тихо, а на дороге можно было оглохнуть от непрекращающихся криков рвущейся к неизвестной цели разномастной толпы.

Контузило сержанта на рассвете седьмого сентября. После того, как начал стрельбу пятый польский корпус дивизионного генерала князя Юзефа-Антона Понятовского, его 106 полк бросился в атаку и завладел деревней Бородино и ее мостом. Приказ был однозначный: полк должен был разрушить мост и вернуться назад в расположение дивизии. Однако окрыленные первой победой пехотинцы бросились вперед и попытались захватить высоты Горки. Вот тут то и началось настоящее дело. Русские накрыли их ужасной силы огнем с фронта и фланга, в считанные минуты уничтожив почти весть личный состав полка. Только несколько человек чудом спаслись от неминуемой гибели.

Контуженного разрывом бомбы Жана-Пьера из самого пекла вынесли на руках солдаты девяносто второго полка, бросившиеся на выручку погибающим товарищам. Однако сам Ренье этого не видел, очнулся он уже в повозке полевого лазарета. После Аустерлица, это было его четвертое ранение.

Трое рядовых, оказавшихся под командой сержанта, были оставшимися в живых итальянцами из разбитой при Бородино пятой роты шестого гвардейского батальона их же четвертого корпуса. Они не замолкая болтали между собой на своем певучем языке, демонстративно не обращая на Жана-Пьера внимания. Чтобы их не слышать, он шел стороной, стараясь не думать ни о наглых итальяшках, ни об этом бесконечном военном походе.

Веселый, общительный, даже болтливый по натуре Ренье после контузии пребывал в самом мрачном настроении. Ни русская компания, ни сама Россия ему не нравились. Все здесь было каким-то необычным, от странных войск, словно играющих в прятки с Великой армией, до молчаливых бородатых мужиков, безропотно подчинявшихся любым приказам. Возможно, причиной тому было не столько завоеванная страна и непонятное положение армии, сколько мучительная головная боль, не прекращающаяся ни днем, ни ночью. Сложно радоваться жизни, когда у тебя внутри черепа трясущийся студень и любой резкий звук или движение причиняет страдание.

Лежащего на земле человека Ренье заметил случайно: за ворот с кивера стекла струйка холодной воды, он остановился, отереть шею, повернул голову и заметил за густым кустарником что-то похожее на тело.

— Soldats, a moi! — позвал он итальянцев, но те сделали вид, что не поняли команды на французском языке. Тогда он повторил им приказ подойти к нему на ломанном итальянском.

— Си, синьор! — недовольно отозвался Джузеппе Вивера, старший по возрасту итальянец и троица приблизилась к сержанту.

— Там лежит какой-то человек, — стараясь внятно выговаривать французские слова, сказал Жан-Пьер и показал пальцем на кусты. — Нужно посмотреть, может быть, он еще жив. Смотрите в оба, там может оказаться засада.

Итальянцам приказ не понравился, и они начали что-то яростно кричать друг другу и размахивать руками, будто ссорились, так они всегда разговаривали между собой, потом внезапно замолчали и Джузеппе без пререканий согласился:

— Си, синьор!

Ренье про себя выругался, снял с плеча ружье и пошел осмотреть тело. Солдаты двинулись следом, даже не удосужившись на всякий случай приготовить оружие. Впрочем, оно и не понадобилось. На побуревшей от дождя палой листве, широко раскинув руки, лежал мужчина в странной одежде. Ренье решил, что он мертв и потрогал тело носком сапога. Лежащий человек никак на это не отреагировал.

— Посмотрите, какая у него сабля, — скороговоркой сказал рядовой Бодучели товарищам, исподволь разглядывая роскошно украшенную восточную саблю, лежащую рядом с трупом, — надо отвлечь глупого француза и забрать ее, выручку потом поделим поровну!

Ренье итальянского языка толком не знал, но слова о сабле, деньгах и глупом французе понял, однако ничем это не показал, решив примерно проучить наглых итальяшек. Тем более что для этого не нужно было даже искать повод. Он глубокомысленно осмотрел тело и сказал приказным, не терпящим неповиновения тоном:

— Быстро приготовить носилки, вынесем тело к дороге. Я знаю его, это офицер пятого корпуса.

— Ты что еще придумал, сержант! — на плохом французском возмутился рядовой Джузеппе Вивера. — До дороги целых четверть лье! Зачем он нам нужен, пусть остается здесь!

— Выполнять приказ! — жестко сказал сержант и красноречиво потрогал ремень ружья.

Итальянцы, ворча, отошли и начали совещаться. Жан-Пьер, почувствовав надвигающуюся опасность, снял с плеча ружье и проверил пороховую полку. После многодневного грабежа и исхода из Москвы дисциплина в армии так упала, что солдаты осмеливались нарушать приказы не только сержантов, но и офицеров. Впрочем, Ренье уже сам начал жалеть, что поддался настроению и ввязался в ненужную ссору. Действительно, выносить из леса неизвестно чьих мертвецов никак не входило в задачу его патруля. Однако пойти на поводу у солдат и показать, что он их боится, Ренье не мог, не позволяли мужская гордость и воинская честь.