Читать книгу - "Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер"

частным и обозначающим только крайнюю местность? […] Смешное и жалкое увлечение, будто украинское может быть для нас выше и важнее русского![974]

Настаивая на русском, киевские противники украинцев не собирались отказываться от малоруса и хохла. Николай Аркадьевич Ригельман[975], скрывавшийся под псевдонимом Левобережный, подчеркивал, что он «тоже хохол, […] с умилением произносящий слова "галушки" и "варенуха". […] любящий малороссийские напевы и малороссийскую деревню»[976]. Главный орган малороссов, газета «Киевлянин», в очерке из Воронежской губернии, где рядом жили велико- и малорусские крестьяне, с умилением рассказывала о «соединении малорусской опрятности и некоторого чувства изящества с великорусской энергией и предприимчивостью» как о символическом воплощении общерусского единства[977]. «Киевлянин» боролся за право «собственности» на Шевченко, Костомарова, Максимовича с украинофилами: «…украинофильство едва ли создано и руководилось талантливыми и сколько-нибудь серьезными людьми»[978], «относясь с порицанием к смешным и диким украинофильским увлечениям, мы всегда относились с полным сочувствием и уважением к произведениям южно-руссов»[979].

Либеральные публицисты в Петербурге старались найти какой-то средний путь между этими взаимоисключающими точками зрения, боровшимися вокруг Киева. Анастасия Васильевна Каирова писала в «Вестнике Европы»:

…нет той смешной нелепости, которая не могла бы стать источником неисчислимых бедствий, если ее сделают орудием политического гнета и национального гонения. […] Позвольте малороссам оставаться малороссами, и они скоро станут настоящими русскими не только по имени, но и по существу. Если же их насильственно обращать в русских, они все мало-помалу начнут величать великороссов «москалями», а сами себя «украинцами», как это уже и делает небольшая пока группа среди них. Эти выражения: украинцы, украйнофилы, недаром они приводят в такое яростное негодование господ «охранителей». Они хорошо понимают тенденцию, таящуюся в этих названиях и стремящуюся раз навсегда отнять почву, уничтожить ту игру слов, или, вернее, даже букв, при помощи которой малороссов объявляют русскими, и на этом основании не признают за ними никакого права на племенную особенность. Плохо, очень плохо будет, если вся Малороссия поймет истинное политическое значение этой игры слов и начнет называть себя Украйной, а свой народ украинцами[980].

Разбирая эту статью, М. П. Драгоманов отвечал, что «ведь эта беда – если это беда – уже давно существует. Имя малороссияне было и есть книжное. […] Из всех имен, прилагаемых к так называемым малороссам как расе, всего естественнее является имя украинцев»[981]. Это упоминание «расы» также довольно симптоматично, потому что в это время понятие украинца начинает антропологизироваться, а на первое место кроме языка выходит именно расовый признак[982].

Малоросс, украинец и раса

Хотя этнографические исследования малороссов / украинцев начались еще в первой половине XIX в., а в 1870-х годах были увенчаны семитомными «Трудами этнографическо-статистической экспедиции в Западно-Русский край» с картой населения, которое разговаривало «южно-русскими наречиями и говорами»[983], именно в конце XIX – начале XX в., благодаря деятельности Федора Кондратьевича Волкова (Хв. К. Вовка), формируется представление об антропологическом типе украинца: брахицефала, темноволосого, темноглазого, выше среднего или высокого роста, с овально узким носом и сравнительно короткими верхними и длинными нижними конечностями[984].

Интересно, что подобные выводы украинских деятелей из Петербурга яростно опровергались малороссийским антропологом из Киева Иваном Алексеевичем Сикорским. Соглашаясь с географическим и политическим смыслом украинцев, он яростно возражал против его «антропологической» составляющей:

Украинцев здесь нет! Их нет ни в живущих экземплярах, ни в кладбищном населении: нет ни на земле, ни под землей. Поэтому, если за исходное основание для суждений и выводов взять физический состав населения, его породу и природу, то на Украине нет такого населения, которое обладает особой породой: здесь то же, что существует и за пределами Украины. Отсюда – естественный вывод, что «Украина» и «украинцы» – это термин скорее географический и политический, но не антропологический или этнический[985].

Отрицая антропологические различия, Сикорский говорил о психофизической дифференциации великороссов и малороссов. Великороссы, по его мнению, во многом позаимствованному у Костомарова, в определенный момент истории слились с финской расой, фактически поглотив ее. Они приобрели от финнов более устойчивую волю и твердый ум, тогда как малороссы сохранили более чистый славянский тип, характеризующийся более тонкой чувствительностью, склонностью к размышлениям и поэзии. Вследствие контактов этих двух ветвей народности устанавливается творческое единство, так как они заимствуют друг у друга лучшие психические качества.

Впрочем, ведущий публицист малорусского лагеря той поры Анатолий Иванович Савенко готов был порассуждать о расовых отличиях малороссов и великороссов, только в нелестном для малороссов смысле: «Я всегда был того мнения, что кровь всех этих торков, половцев и прочих сидит в крови у малороссов и обуславливает собой отличие малороссов от великороссов, которые сохранили чистый тип славяно-руссов»[986].

Борьба украинца с малороссом. Акт второй – от революции 1905 г. до Первой мировой войны

Баталии по поводу статуса малорусского языка / наречия не утихали в течение всей второй половины XIX и начала XX в.[987] Часто в контексте этих споров использовалось понятие общерусский язык[988]. Новый импульс дискуссии получили в 1904 г., когда комиссия, работавшая под эгидой Академии наук, признала украинский самостоятельным языком. Это несколько убавило категоричности в высказываниях противников украинского движения, но отнюдь не прекратило полемику. Академик Алексей Иванович Соболевский в 1907 г. рассуждал так: «Одни знатоки говорят, что […] малорусский и великорусский языки – два разных славянских языка, другие настаивают на значительной близости этих двух языков и называют их только наречиями русского языка, […] здесь огромное значение имеют политические убеждения говорящих»[989].

«Понятийная война» захватила и Галицию. Употребление нескольких версий национальных самоназваний в Галиции было связано с борьбой сторонников разных концепций национального самоопределения, обострившейся в среде галицийских русинов во второй половине XIX – начале XX в. Для представителей всех направлений главным самоназванием вплоть до Первой мировой войны оставался традиционный этноним Русь, но интерпретировали его по-разному. За малозаметными различиями в написании прилагательного руский (или же галицко-руский) – русский – руський стояли существенные расхождения галицийских «старорусинов», «русофилов» и «украинофилов»[990]. Термин ruski в территориальном или традиционно-этническом, но не национальном значении в середине XIX в. использовала для самообозначения и полонизированная часть образованных галицийских русинов[991]. Термины малорусский / малороссийский употреблялись реже, но и вокруг них шла своеобразная семантическая война. Ряд источников указывает на преобладающее в период революции 1848–1849 гг. отождествление галицкой Руси с Малой Русью: «Малоруссомания теперь господствует», – сетовали в переписке «общероссы» Кирилл Хоминский и Антон